Убежище 3/9

Я лежу на спине, голый. В ее комнате, в ее постели, на ее простыне – нечистой, загаженной какими-то желтоватыми пятнами, как всегда. Я уверен, что кроме меня на этой же самой простыне за последние три-четыре дня уже успели полежать еще несколько мужиков: не я один люблю ее грязь. Не я один хочу слушать ее слова. Трогать своим языком ее липкий картавый язык.

Но мне на них совершенно плевать, на этих ее мужиков. Ревновать ее? Это смешно.

Я смотрю на ее пальцы, обтянутые заскорузлой коричневатой кожей, как будто она с утра до вечера чистит картошку. На широкие, мужицкие ногти – обрамленные заусенцами, непомерно длинные, заостренные на концах, выкрашенные в ярко-красный. Смотрю на ее толстую, короткопалую руку кухарки. Смотрю, как вверх-вниз двигается эта рука, вверх-вниз, вверх вниз, плотно обхватив мой член.

Она тоже голая. Сидит по-турецки, свесив свой мешковидный белесый живот, весь в складках. Она дергает меня вверх-вниз, вверх-вниз, ритмично и резко. Так, словно давит картофельное пюре. Или накачивает велосипедную шину.

Я говорю:

– Больно.

– Извини, – отвечает она, продолжая работать рукой. – Но сегодня я не хочу с тобой спать.

– Тогда просто перестань, Люся!

– Как ты меня назвал? – она застывает, ослабляет хватку.

– Ну… Люся. А что?

– Я не Люся. Я – Люси. Ударение на первом слоге. «И» на конце. Это сокращенное имя. Мое полное имя – Люсифа.

– Хорошо, хорошо. Люси. О’кей. Я действительно не знал. Прости.

Она кивает, теребит меня снова. Мне надо было вырваться пару секунд назад, когда она отвлеклась… Упустил момент.

– Люси. Не надо, перестань. Так мне больно. Я так никогда не кончу.

Она внимательно смотрит мне в глаза, со странным выражением – как будто изучает большое уродливое насекомое.

– А как тебе надо? – спрашивает наконец.

– Ну… если можешь… по-другому.

– По-другому – это как?

– Например, – языком.

– Языко-о-ом, – мечтательно тянет Люси и ухмыляется. – Конечно, могу. Пожалуйста.

Она продолжает двигать рукой, но теперь еще тихо бормочет, покачиваясь из стороны в сторону:

– Волосы у меня хорошие… Густые, рыжие… Я крашу их хной… Только вот в последнее время они сильно секутся на концах… Живу я одна. Нет, я не старая дева. У меня бывают мужчины. Просто они меня не интересуют. Квартирка у меня маленькая, но приятная. И пахнет здесь хорошо, как в аптеке – таблетками и натертым мастикой паркетом. Запах чистоты…

Я перебиваю ее:

– Перестань. На меня не действует вся эта дребедень, ты же знаешь! Мне пора идти.

– …У меня, пожалуй, скопилось слишком много мебели и всевозможных милых безделушек, но при этом захламленной квартира вовсе не выглядит… – она не обращает внимания на мои слова и не выпускает меня из рук, – …потому что я хорошо умею поддерживать порядок, каждый день протираю пыль, и все в доме всегда стоит на своих местах. Фарфоровые фигурки – собачка, лисичка, две балерины, морской царь – очень красивый, с трезубцем – на трюмо… Маленькие смешные туфельки из гжели – на тумбочке перед кроватью…

– Замолчи! – я почти ору.

– …В них, кстати, в эти туфельки, очень удобно что-нибудь мелкое класть: булавки, заколки, шпильки, ватные тампончики, одноразовые шприцы… Так, потом… – большой, вырезанный из дерева орел – на шкафу. В серванте у меня два фарфоровых сервиза и еще много тарелок и чашек из разных наборов…

Я закрываю глаза. Странное ощущение – как будто вот-вот на меня, на меня в кои-то веки подействуют эти ее слова… и я провалюсь куда-то, дам засосать себя в темную липкую воронку, дам себя проглотить, забуду себя, исчезну, подчинюсь ей весь, без остатка… Это ощущение пугает меня – до тошноты.

Некоторое время я лежу неподвижно, тихо и жду, когда это все наконец прекратится. Стараюсь думать о другом. Я прилежно генерирую в своем сознании худеньких загорелых девочек-подростков, которые, хихикая, зарывают друг друга в песок на пляже… или мажут друг другу спины солнцезащитным кремом… Я думаю о любовнице моего приятеля – красивой, большегрудой, пленительно тупой и ко всему безразличной… с полуоткрытым бессмысленным ртом… да, она хороша, его женщина-растение, женщина-рыба… Еще я думаю о своей жене… Маше…

Уже на последних секундах, уже чувствуя скорое избавление, я неожиданно понимаю, что больше не слышу отвратительного голоса Люси. Только слабый хлюпающий звук и шумное дыхание… Она уже не мучает меня своей шершавой рукой – вместо этого обволакивает теплым, мягким, липким…

Приоткрыв глаза, наблюдаю, как она лижет меня. Как набрасывается на мою плоть, пыхтя и чавкая, урча от удовольствия, покусывая и обливаясь слюнями… готовая проглотить меня, поглотить меня, втянуть в свое темное нутро, переварить, уничтожить…

Я ору громко и хрипло, я дергаюсь, я хочу вырваться. И вместе с этим криком, вместе с судорогами страх и отвращение выплескиваются из меня густыми скудными порциями.

Какое-то время в комнате совсем тихо. Потом она говорит:

– Если б ты знал, какое глупое у тебя было лицо.

– А ты злая, Люси.