Убежище 3/9 (сборник)

Полуденная явилась в полдень.

Она была босиком, в белой ночной рубашке до колен, с длинными растрепанными волосами. Она подошла к окну и решительно раздвинула шторы. Дневной свет стремительно ворвался в комнату, и Полуденная, улыбаясь сверкающей улыбкой, подставила солнечным лучам свое юное лицо.

– Ты устала, – сказала она Ирочке. – Почему ты не отдыхаешь? В полдень все должны отдыхать.

– Я не могу заснуть, – ответила Ирочка.

– Ничего, я тебе помогу, – Полуденная погладила ее по щеке. – Только тебе нужно отгадать загадку. Я прихожу – она исчезает. Что это?

– Я не знаю, – ответила Ирочка.

– Хорошо, я переиначу вопрос. Но учти, что речь идет о том же самом. Самая прилипчивая тварь на земле. Что это?

– Не знаю.

– Рукава без рук, штанины без ног, голова без лица, – раздраженно сказала Полуденная. – Это самый простой вариант загадки. Отгадывают даже дети. Итак, что это?

– Не знаю, – вздохнула Ирочка.

– Ты просто дура. Это же тень!

Полуденная деловито удалилась на кухню и вскоре вернулась оттуда, шлепая по паркету босыми ногами. В руке она держала упаковку снотворного.

– Хотите тапочки? – сонным голосом предложила Ирочка.

– Нет, спасибо, я так. К тому же мне скоро уходить.

Сморщенное лицо Полуденной растянулось в беззубую улыбку.

– Вот, выпей-ка это, – она протянула Ирочке целую пригоршню таблеток.

– Хорошо, – сказала Ирочка. – А запить?

Полуденная снова сходила на кухню и вернулась со стаканом воды. Потом приподняла Ирочкину голову и поддерживала ее все время, пока та глотала таблетки.

– Ну вот и все, – сказала Полуденная, когда таблетки закончились. – Я бы ушла просто так… Но за то, что ты не отгадала загадку, я должна тебя пощекотать. Закрой глаза… вот так. Я буду рядом. Я буду щекотать тебя, пока ты не заснешь.

Полуденная потянулась дрожащими старческими пальцами к Ирочкиной шее, подмышкам и груди, и после первых же прикосновений Ирочка стала смеяться.

Она смеялась беззвучно, с закрытыми глазами. Все тело ее сотрясалось от смеха.

IX. Нечистые

Все врачи, нянечки и медсестры собрались в ординаторской. Они сидели за длинным белым столом, а те, кому не хватило стульев, расположились на драном плюшевом диване у стены.

На стол никто из присутствующих старался не смотреть, и все равно все взгляды возвращались к нему. Без привычного хлама, без наваленных высокими стопками медицинских карт, без рецептурных бланков, без бурых от общественного чая, погрызенных по краям чашек, – без всего этого стол выглядел неприлично, вызывающе голым и холодным.

Теперь на нем были расставлены – с какой-то дотошной симметричностью – только четыре предмета: двухлитровая банка с четырьмя красными гвоздиками на одном конце, двухлитровая банка с четырьмя красными гвоздиками на другом конце и две большие фотографии в траурных рамках – в центре.

– Это нехорошо, – тихо прошептал кто-то. – Фотографию нужно было разрезать. И два отдельных букета. Каждой – отдельный букет… Нехорошо.

Портрет у Ани и Яны был один на двоих. Как их когда-то сняли – два недовольных, некрасивых, чуть асимметричных лица, тесно прижавшихся друг к другу, – так и вставили теперь в черную рамку. Траурный букет у них тоже почему-то был общий…

На второй фотографии была Ирочка. Она казалась недовольной и раздраженной; правая, жестоко выщипанная ниточка-бровь была приподнята, что придавало Ирочкиному лицу еще и слегка удивленное выражение, как будто она спрашивала: «А что здесь, собственно, происходит?»