Убежище 3/9

— Хорошо. Ты меня удивьить, но я написать для тебья. — Томас стал выводить на голубой бумажке слова крупными детскими буквами. — Только я за это просить кое-что.

Он аккуратно просунул голубой листочек с каракулями в горячую руку Кудэра. Потом нерешительно накрыл ее своей прохладной ухоженной лапкой.

— Что ты хочешь попросить? — Кудэр не отдернул руку.

— Мы допьить пьиво и вместе идти в тойлет на банхоф… то есть, как это… вокзал, о’кей?

— Конечно. С удовольствием.

— Да, да, да, да, йа, йа, йа, йа, — сосредоточенно пыхтя, бормотал Томас.

— Тише. Да тише ты… услышат, — раздраженно шепнул Кудэр.

Они стояли в кабинке туалета на Кельнском вокзале. Немец со спущенными штанами — прижавшись лицом к двери, Кудэр — позади него. Здоровой правой рукой он гладил тощие Томасовы ляжки.

— Возьмьи менья, майн ферлибт, — громко пискнул немец.

В соседней кабинке раздраженно спустили воду.

— Ну возьмьи-и-и, — канючил Томас.

Кудэр почувствовал подступающую к горлу тошноту.

— О, ты есть такой горьячий, — ворковал немец, — это ты так хотьеть менья, да?

— Это у меня температура под сорок, идиот, — еле слышно, сквозь зубы прошептал Кудэр.

— Я не совсьем слышать тебья, любимый.

— Да, это я так хотеть, — сказал Кудэр громче. — Только подожди минутку. Мне надо сначала кое-что сделать.

Кудэр снял руку с ягодицы Томаса, уселся на унитаз и стал разматывать бинт.

— Ты хотьеть показать мнье свою рану? — немец почему-то очень обрадовался. — А гдье ты ранить себья, я забывать спросьить? Гдье… Майн гот! Шайсэ! Что это? У тебья совсьем больной рука! Тебье срочно нужно идти больница! Это очьень опасно тебье! Это есть очьень серьезный…

— Хорошо, хорошо, я пойду в больницу, — прошептал Кудэр. — Но сначала мы ведь сделаем то, что собирались?

Он снова поднялся, прижался к Томасу, положил здоровую руку ему на живот.

— О’кей, — размяк Томас. — о’кей, о’кей, о’кей… Но потом ты сразу идти больньица, нье поезд. И я хотьеть идти с тобой. Я хотьеть сдать бильет… Я хотьеть…

Кудэр прижался к Томасу еще теснее, с омерзением погладил его волосатую грудь, тонкую цыплячью шею с сильно выдающимся острым кадыком. Провел пальцами по губам — немец блаженно чавкнул, — ласково обхватил синий, плохой выбритый подбородок — чуть снизу, чуть слева…

Больной левой рукой он погладил Томаса по голове. Жесткие черные волосы немца отточенными лезвиями царапнули воспаленную кожу. Кудэр глубоко вдохнул и полностью погрузил руку туда, в колючие, острые завитки. Застонал от боли. Немец отзывчиво застонал в ответ. Кудэр взъерошил ему волосы на затылке, завел руку правее.

Нож лежал у него в кармане уже четвертый день, но сейчас Кудэр не собирался его вынимать. Его руки — большие, смуглые, грязные руки — очень хорошо знали, что делать. Возможно, они уже делали что-то такое однажды. Или дважды, трижды, кто знает… Его чужое, больное, потное тело — оно просто помнило, как убивать.

Кудэр стиснул зубы и резко, изо всех сил повернул голову Томаса — вправо и вверх. Цыплячья шея покорно хрустнула. Немец один раз конвульсивно дернулся и тут же обмяк, стал медленно сползать на пол. Кудэр подхватил его под руки, с трудом развернулся вместе с телом в тесной кабинке и, шумно дыша, привалился спиной к двери.

— Alles gut?[20] — жизнерадостно поинтересовался из соседней кабинки мужской голос.

— Everything OK, — хрипло выдохнул Кудэр. — Thank you[21].

Держать немца на весу больше не было сил. Кудэр осторожно опустил тело на пол, прислонил к своим ногам. Ужасно кружилась голова. Насквозь пропитавшаяся потом футболка липла к телу и мешала дышать. Сдержав приступ кашля, Кудэр стянул с себя вонючую тряпку, повесил ее на крючок. Потом наклонился, снял с костлявой руки Томаса большие бело-золотистые часы, тупо уставился на циферблат: Rolex… дорогие, кажется… евро триста, по крайней мере… сегодняшнее число — 20 апреля… время — 18.30… до отхода поезда осталось всего полчаса… тридцать минут… а в каждой минуте шестьдесят секунд… шестьдесят нужно умножить на тридцать… еще два нуля — но это потом, потом… а пока шесть на три… зачем это нужно?.. зачем нужны эти цифры: шесть и три?.. это какая-то ошибка, были другие цифры… кажется, три и девять… да, именно: три девять… такой адрес… я теряю сознание… три девять… ребенок сказал ей адрес… ребенок не мог ошибаться…

Чтобы не упасть, Кудэр схватился руками за фанерные перегородки сортира. Медленно и без боли, мягкими, ритмичными рывками что-то выходило из него — уходило от него — оставляло его оболочку. Это было… совсем легко; это было почти приятно. Он посмотрел на скрючившееся тело у себя под ногами, на чистый лоснящийся унитаз, на белую стену позади унитаза. Эта стена вдруг покачнулась, дрогнула, пошла трещинами, осыпалась на пол крупными, мягкими хлопьями. И там, за стеной, он увидел лес, утопающий в росе и тумане, и узкую тропинку, освещенную желтой луной. Полной грудью Маша втянула аромат влажной хвои и хотела уже шагнуть туда, на тропинку, но голос — равнодушный, бесцветный детский голос сказал ей:

— Сейчас еще не время, мама.