Убежище

Обрушившиеся на нее события и наводящие ужас сведения о хакиме не давали ей покоя. Миа устремила взгляд в окно, на лесистые холмы, надеясь отвлечься созерцанием прекрасного вида. Но вместо этого вспомнила про уроборос и поймала себя на том, что машинально чертит символ в блокноте.

Наконец она отказалась от мысли избавиться от навязчивого образа, нашла в мобильнике нужный номер и послала на него вызов. На четвертый звонок отозвался Майк Боустани, историк, с которым она работала в проекте, и в его поначалу обрадованном голосе звучала искренняя тревога за Миа. Он еще не слышал о похищении Рамеза, и страшная новость буквально потрясла его. Еще больше его взволновал тот факт, что оба похищения, и Эвелин, и Рамеза, произошли на глазах Миа.

Что же это происходит, со страхом спросил он. Миа рассказала Майку о последних событиях, ничего не скрывая. Он внимательно выслушал ее, лишь изредка задавая вопросы, явно расстроенный случившимся с ней несчастьем.

— Я надеюсь, Майк, вы сумеете мне помочь, — добавила она в заключение. — У вас имеются хоть какие-нибудь сведения об уроборос?

— О так называемом «пожирающем свой хвост»? Его изображения встречаются в некоторых финикийских храмах. Вы про них?

— Нет, я говорю о более позднем изображении символа. Кажется, принадлежащему к десятому веку. — И она сообщила ему о находке символа в подземной камере и на переплете древней рукописи.

Оказалось, Боустани, достаточно осведомленный в отношении «Братьев непорочности», не усматривал здесь связи с уроборос. Миа решила умолчать о хакиме и его камере пыток, сказала только, что не совсем понимает значение символа, и поделилась с Боустани сведениями, почерпнутыми в трудах арабских и персидских ученых этого периода.

Историк оказался вполне сведущим человеком.

— И вот я никак не пойму одного, — заключила она. — Кто-то готов проливать кровь людей, стремясь завладеть книгой, но в целях, которые ставили перед собой эти ученые, не просматривается ничего злонамеренного. Так о чем же книга?

Боустани усмехнулся:

— Может быть, дело в «иксире».

— В чем?

— Речь идет о самой древней мечте человека. Понимаете, вы же смотрите на все с рациональной точки зрения.

— Мне это уже говорили.

— Вы читали о достижениях ученых-философов, которые легко объяснить и наглядно продемонстрировать. Но, как вам известно, они не ограничивались изучением какой-либо одной дисциплины. Их интересовало все, что известно человеку, они стремились овладеть таинственными силами природы и во всех областях науки стать путеводными огнями. Потому-то они изучали медицину, физику, астрономию, геологию… Их одолевала жажда знаний, помогавшая им совершать множество научных открытий. Они изучали анатомию человека, для чего производили вскрытие трупов; установили законы взаимодействия небесных тел в пределах Солнечной системы… Но рано или поздно каждый из них неизбежно приходил к увлечению алхимией.

— Алхимия?! Но ведь они были учеными, а не какими-нибудь шарлатанами!

— Алхимия и являлась настоящей наукой, — невозмутимо возразил Боустани. — Без нее мы до сих пор добывали бы огонь трением.

И он стал рассказывать о раннем периоде истории человечества, когда наука и религия находились в очень сложных отношениях, и о возникновении алхимии.

Боустани объяснил, как древние греки отделили науку — в те времена в основном сводившуюся к изучению астрономии и «хемеи», что означает «смешивание» различных материалов, — от религии, и рассказал о том, к каким поразительным результатам это привело.

— Науки обязаны своим процветанием пытливому уму ученых и мыслителей, стремившихся найти всему рациональное объяснение, — говорил ей Боустани. — Все изменилось после того, как Птолемей, один полководцев Александра Великого, захватил Египет. Александрия — город, основанный великим завоевателем и названный в его честь, — стала центром передовой науки, что подтверждает ее богатейшая легендарная библиотека. Захватчиков поразили знания египтян в области «хемеи», хотя в них отразились их религиозные представления и навязчивая идея о существовании загробной жизни. И в результате греки восприняли их науку и религию. «Хемея» стала переплетаться с мистицизмом, и тех, кто ею занимались, считали посвященными в темные тайны жизни и смерти. Астрологов и ученых, занимающихся «хемеей», стали бояться так же, как и жрецов. Ученые сочли нежданно-негаданно свалившуюся на них репутацию магов и колдунов довольно удобной и основали нечто вроде замкнутой касты, скрывая свою деятельность за завесой таинственности. А стремясь придать своим трудам еще больше мистики, они стали писать их символами, понятными лишь посвященным.

Вот так и слились воедино наука и магия.