Убежище. Дневник в письмах

Погрузившись в чтение, он не глядит по сторонам, время от времени смеется, ужасно старается заставить маму выслушать отрывок.

«У меня сейчас нет времени!»

Недолго он разочарованно глядит, затем читает дальше, а немного погодя, когда опять попадется очень забавный кусок, пытается снова: «Это ты должна послушать, мама!»

Мама сидит на раскладушке, читает, шьет, вяжет или учится, смотря что на очереди. Вдруг ей что-то приходит в голову. И она тут же говорит: «Знаешь, Анна… Запиши-ка, Марго…»

Немного погодя снова воцаряется покой. Марго резко захлопывает книгу, папа поднимает брови потешным уголком, потом морщинка от чтения снова складывается, и он опять углубляется в Диккенса; мама начинает болтать с Марго, мне любопытно, я тоже слушаю. В дело вовлекают Пима… Девять часов! Завтрак!

ПЯТНИЦА, 10 СЕНТЯБРЯ 1943 г.

Милая Китти!

Каждый раз, когда я тебе пишу, случается что-нибудь особенное, но чаще всего это скорее неприятные, чем приятные вещи. На этот же раз случилось нечто великолепное.

В среду 8 сентября мы в семь часов вечера сидели у радио, и первое, что мы услышали, было следующее: «Here follows the best news from whole the war: Italy has capitulated»[27]. Италия безоговорочно капитулировала! В четверть девятого заговорил диктор «Оранье»: «Слушатели, час и пятнадцать минут тому назад, когда я как раз закончил готовить хронику дня, к нам поступило великолепное известие о капитуляции Италии. Могу вам сказать, что еще никогда с таким удовольствием не отправлял мои бумаги в мусорный ящик, как сегодня!»

Играли «God save the King»[28], американский гимн и русский «Интернационал». Как всегда, радио «Оранье» было отрадой сердцу, но без излишнего оптимизма.

Англичане высадились в Неаполе. Северная Италия занята немцами. В пятницу, 3 сентября, уже было подписано перемирие, в тот самый день, когда англичане произвели высадку в Италии. Немцы ругаются и бушуют во всех газетах по поводу предательства Бадольо и итальянского короля.

Все-таки неприятность у нас тоже есть, это касается менеера Клеймана. Ты знаешь, мы все его ужасно любим, и хотя он вечно нездоров, терпит боли, не может много есть и ходить, но все-таки всегда бодр и на удивление мужествен. «Когда входит менеер Клейман, солнце встает», – сказала мама только что, и она совершенно права.

Сейчас ему надо лечь в больницу для очень неприятной операции кишечника, и он должен будет там оставаться не менее четырех недель. Видела бы ты, как он с нами прощался, будто пошел за покупками, так просто.

Твоя Анна

ЧЕТВЕРГ, 16 СЕНТЯБРЯ 1943 г.

Милая Китти!

Наши взаимоотношения становятся чем дальше, тем хуже. За столом никто не смеет рта раскрыть (разве чтобы отправить туда еду), потому что все сказанное будет воспринято или как обида, или неправильно. Иногда в гости приходит менеер Фоскёйл. Очень жаль, что дела его ужасно плохи. Его семье от этого тоже не легче, потому что он постоянно живет с мыслью: мне уже ни до чего нет дела, все равно я скоро умру! Я могу очень хорошо представить себе настроение дома у Фоскёйлов, как подумаю, насколько даже здесь все раздражены.

Я каждый день глотаю валерьянку от страха и депрессии, но это не помогает: на следующий день настроение еще более удрученное. Хоть раз как следует, громко рассмеяться: помогло бы куда лучше, чем десять таблеток валерьянки, но смеяться мы почти разучились. Иногда я боюсь, что от серьезности у меня будет каменное лицо и обвислый рот. С другими дело обстоит не лучше, все смотрят с боязливыми предчувствиями на громаду, называемую зимой.

Еще один факт, который нас не ободряет, это то, что работник склада Ван Маарен что-то заподозрил насчет заднего помещения. Тот, у кого есть хоть немного мозгов, поневоле заметит, что Мип частенько говорит, что она идет в лабораторию, Беп – в архив, Клейман в запасник «Опекты», а Кюглер утверждает, что Задний Дом относится не к этому зданию, а к дому соседа. Нам не было бы никакого дела, что обо всем этом думает менеер Ван Маарен, не слыви он человеком ненадежным и в высшей степени любопытным, от которого так просто не отделаешься.

Однажды Кюглер, желая быть особенно осторожным, в двадцать минут первого надел пальто и отправился в аптеку за углом. Не прошло и пяти минут, как он снова вернулся, словно вор, пробрался по лестнице и пришел к нам. В четверть второго он хотел уйти, но на лестничной площадке встретил Беп, которая предупредила его, что Ван Маарен сидит в конторе. Кюглер вернулся назад и просидел у нас до половины второго. Затем, взяв в руки свои ботинки, он в одних носках (несмотря на то, что простужен) пошел к двери чердака переднего дома и потихоньку стал спускаться по лестнице, четверть часа балансировал на ступеньках, чтобы они не скрипели, и только после этого вошел в контору с улицы.