Это был обычный летний день, пятница 4 августа 1944 года. Придя на работу, я тут же поднялась в Убежище, чтобы взять список покупок. Наши затворники, уже много месяцев изолированные от внешнего мира, были рады каждому посетителю и с нетерпением ждали новостей извне. Анна, как обычно, забросала меня вопросами, и непременно хотела о чем-то поговорить со мной наедине. Я пообещала ей зайти днем, после того как сделаю покупки. А в тот момент я спешила обратно в контору. Беп и Кляйман уже были там.
Около одиннадцати я вдруг увидела в проеме двери мужчину в штатском. Я и не заметила, как и когда он появился. Мужчина направил на нас револьвер и шагнул внутрь. "Оставаться на своих местах, — сказал он по-голландски, — не двигаться!". И прошел в кабинет Куглера. Мы оцепенели от ужаса. Кляйман прошептал мне: "Мип, это случилось". Беп дрожала всем телом. Кляйман между тем не отрывал глаз от входной двери. Но посетитель с револьвером, по-видимому, явился один. Как только он покинул контору, я быстро вытащила из сумки нелегальные продуктовые талоны, деньги и бутерброды Яна. Приближался перерыв, и Ян мог явиться с минуты на минуту. В тот же момент послышались его шаги. Я немедленно вылетела за дверь и, не дав ему войти внутрь, сунула в его руку сверток. "Ян, беда", — прошептала я. Тот все понял и скрылся.
С отчаянно колотившимся сердцем я вернулась к своему столу, где должна была оставаться по приказу вооруженного мужчины. Беп была сама не своя от страха, и Кляйман это заметил. Он вытащил из кармана кошелек, протянул ей и сказал: "Отнеси его в аптеку на Лелиграхт. Ее хозяин — мой друг, ты можешь воспользоваться его телефоном. Позвони моей жене, расскажи ей, что здесь произошло, и сюда не возвращайся". Беп кивнула и поспешила покинуть контору, бросив на нас последний испуганный взгляд.
Кляйман строго и серьезно взглянул на меня: "Мип, ты тоже можешь уйти". "Нет, не могу", — ответила я. Это была правда. Я, действительно, не могла.
Мы с Кляйманом ждали еще приблизительно три четверти часа, пока не появился мужчина — но не тот, что приходил раньше. Он приказал Кляйману последовать за ним в кабинет Куглера. Я осталась на своем месте, не имея представления о том, что происходит в доме. Но мне и думать об этом было страшно.
Спустя полчаса, а может, час дверь открылась, и вошел Кляйман, сопровождаемый полицейским. Тот приказал по-немецки: "Отдайте ключ молодой даме", после чего снова удалился в кабинет. Кляйман подошел ко мне и протянул ключ со словами: "Мип, уходи немедленно". Я покачала головой. Кляйман взглянул мне прямо в глаза: "Не упрямься. Спаси то, что еще можно спасти, а нам ты уже не поможешь". Я поняла, что он имеет в виду. Как я должна была поступить? Кляйман сжал мою руку и вернулся в комнату Куглера, а я так и не двинулась с места. Я подумала, что полицейские отнесутся ко мне снисходительно из-за моего австрийского происхождения. К тому же они, вероятно, считают, что к Убежищу я не имею никакого отношения.
Спустя несколько минут в комнату вошел первый голландский посетитель, и даже не взглянув на меня, позвонил куда-то по телефону и попросил прислать машину. Дверь он оставил открытой, поэтому я ясно слышала голос немца, потом Куглера, что-то ему отвечавшего, и снова — немца. Я вдруг поняла, что мне в его выговоре кажется знакомым: неподражаемый венский акцент. Точно так же говорили в моей семье, с которой я рассталась много лет назад.