Убежище, или Повесть иных времен

потребовала ответа, чьей властью он это делает. Он предъявил приказ,

подписанный королем и обязывающий его строго охранять нас и не допускать,

чтобы мы писали или получали письма и поддерживали какую бы то ни было

связь с внешним миром. Пока он говорил, я пристально изучала каждую

черту его лица, но на нем была так явственно написана верность долгу, что я не

отважилась на попытку подкупить его, тем более что при неудачной попытке

он сообщил бы об имеющихся у меня средствах и я бы моментально

лишилась их.

Прошло всего лишь несколько утомительно однообразных дней, и мои

надежды угасли, я пала духом. Увы, разум мой не обладал более живой

пылкостью и неистощимым запасом молодости — расцвет его миновал, пыл угас.

Печальная правда жизни рассеяла яркие грезы воображения. Все доступные

человеку блага настолько утратили ценность в моих глазах, что свобода

сделалась самой существенной частью моего небольшого достояния. Я не могла

более полагаться на счастливый случай и сразу поникла под грузом

печальной уверенности. Мне не было отказано в книгах, но я напрасно склонялась

над ними: мысли мои по-прежнему устремлялись к утраченному благу

свободы и чувства, отвергая самого возвышенного автора, ловили звуки

небрежных шагов скучающего часового и песенки, что он насвистывал. Была ли моя

дочь более решительна, чем я, или только делала вид, оберегая меня от

отчаяния, — я не могла сказать с уверенностью, но в речах и манерах она была

неизменно спокойна. С помощью множества ласковых уловок и хитростей она

заставляла меня заниматься каким-нибудь рукоделием, пока она читает

вслух, или читать, пока она работает, не желая замечать моих печальных

раздумий, не видеть которых было невозможно. Я была благодарна судьбе за

эту оставленную мне радость. Открывая поутру глаза и видя ее перед собой, я

все еще могла благословить это утро. Каждую ночь я благодарила Бога за то,

что Его милостью она по-прежнему засыпает подле меня.

Прошло два томительных месяца в смутных и неопределенных планах.

Бессменный Дэнлоп, бдительный и учтивый, не подавал повода к жалобам и

был недоступен соблазну, но я заметила, что теперь, словно ограждая себя от

соблазна, он ни на миг не оставался наедине с нами.

Невозможность составить представление о наших часовых, пока они

отделены от нас двойными дверями, и опасность неудачи при попытке подкупить

кого-нибудь из них время от времени занимали мое внимание, но разум не

может навсегда приковаться к одной мысли или отдаленному, неясному плану.

В моем усталом мозгу внезапно, к великому моему облегчению, зародился

новый план. Хотя весна только еще наступила, погода стояла на редкость

прекрасная, и снисходительность в обращении с нами дала мне некоторую

надежду, что нам будет предоставлена хотя бы ограниченная возможность

совершать прогулки в каком-нибудь садике внутри крепостных стен. Таким

образом я могла бы изучить лица наших часовых и, если в ком-нибудь из них

замечу хоть искру человеческой доброты, найти способ показать ему какую-

нибудь драгоценность и тем дать понять, что готова щедро вознаградить его,

если он отважится оказать нам помощь. Моя хромота не препятствовала

хождению, хотя и лишала меня удовольствия от прогулки. Рассмотрев свой план

со всех сторон и не видя ничего, что мешало бы мне сделать попытку, я

решилась высказать свою просьбу. Прошло несколько тревожных дней, и я узнала,

что разрешение дано и на условиях, о которых можно было только мечтать.

Дэнлоп осведомил меня, что мы должны гулять порознь, чтобы остающаяся

несла ответственность за отсутствующую, которая может находиться в саду

не более часа и при этом ежеминутно должна быть у него на глазах.

Ограничения эти были очень умеренны, и я радостно приготовилась воспользоваться

полученным разрешением до того, как отважусь отправить дочь. Я была

уверена, что смогу, по крайней мере, выяснить, насколько высоки и прочны

стены и где расположен замок. Дэнлоп с двумя стражниками сопровождал меня.

Я кинула быстрый взгляд на часового в галерее, но его лицо не выражало ни

мысли, ни чувства, ни даже любопытства. Старомодная планировка

маленького садика и его запущенность ясно указывали на то, что обветшалое здание,

где мы помещались, служило только тюрьмой, каково бы ни было его

прошлое. Окружавшие его стены были полуразрушены и не очень высоки. Внизу

находился ров, по-видимому, сухой. С одной стороны террасы мне на

мгновение открылся угол башни, напоминающей Виндзорский замок, но я не

решилась произнести ни слова, дабы не вызывать подозрений, и вскоре вернулась

к себе, ни о чем не спрашивая. Вслед за мной на прогулку вышла дочь, и, так

как мы пользовались предоставленным нам послаблением всякий раз, как

нам позволяла погода, это, по моим наблюдениям, благотворно сказывалось

на ее и на моем здоровье.

Наконец случилось так, что я увидела на привычном посту часового, чье

лицо выразило жалость и любопытство. Я устремила на него пристальный и

значительный взгляд. Не изменяя положения руки (в которой всегда носила с

собой алмаз для этой цели), я разжала ладонь, и солдат, как я того и хотела,