Убежище, или Повесть иных времен

пострадал я сам, лишаясь счастья ее общества? Разве мог я забыть, что не осмелюсь

более радовать свой взор созерцанием ее красоты? Разве мог я забыть, что

все остальные мужчины теперь вольны обожать ее, что ее счастье не более

подвластно Елизавете, чем мое — ей самой? Не знай я, что королева охотно

покарала бы весь свой пол безбрачием, на которое обрекает себя, я опасался

бы, что она станет покровительствовать замыслам Сиднея, но ее страшит

возможность новых притязаний на корону, и потому его страсть станет

предметом мучений лишь для меня одного. Сжалься же надо мной, — продолжал

он, — и неизменной холодностью отвечай его дерзким надеждам. Как скорб-

лю я о том, что и прелестную Эллинор судьба ввергает в бедствия, не дав ей

даже тех утешений, что тебе! Но я надеюсь на ее благородное сердце,

надеюсь, что, по своему выбору и из преданности тебе вступив в этот мир, она

сумеет терпением и осмотрительностью оградить себя от его зла. Нам не скоро

придется беседовать вновь, позвольте же предостеречь вас обеих: никого не

дарите своим доверием, дорожите дружбой с леди Пемброк и ни на миг не

забывайте, что на вас постоянно устремлен взор надменной, ревнивой и

мстительной повелительницы.

Излишнее предостережение! Могла ли дочь Стюартов перестать

страшиться Елизаветы и ненавидеть ее? Могла ли жена, зная, что жизнь любимого

мужа зависит от ее осторожности, осмелиться обнаружить свою любовь?

Обреченная жить в миру, я вступила в него с предчувствиями столь же

печальными, сколь печальна была моя последующая судьба. Не смея даже

взглядом выразить свое горе, я рассталась с гостеприимным домом, где

опрометчиво надеялась провести долгие несказанно счастливые годы. Я

отправлялась в путь без моего супруга и испытывала все терзания любви и разлуки.

«Ах, как неразумны эти бедняки, что взирают на нас с таким восторженным

изумлением! — мысленно восклицала я, когда мы проезжали лежащие на

пути города. — Знали бы вы, какое разбитое сердце облекает этот роскошный

наряд! Знали бы вы мучительную тяжесть цепей, обвивших это сердце,

страдание, что красит румянцем губительной красоты мое лицо, — как

благословляли бы вы милосердного Творца, даровавшего вам покой и неведение!»

Принятые, признанные и окруженные восхищением при дворе, мы вскоре

стали привычными фигурами в свите Елизаветы, и нашему рабству не

виделось конца, пока она жива. Одним из величайших несчастий для меня было

то, что я навлекла на свою Эллинор это бедствие, сносить которое ей

помогала лишь любовь ко мне. По необъяснимому капризу Елизавета, чей взор

всегда был подозрителен, а сердце недоверчиво, избрала своей жертвой

Эллинор, которая в молчаливом негодовании вытерпела от нее сотни

необузданных выходок.

Предположение лорда Лейстера не оправдалось — для меня было

очевидно, что королева поощряет любого претендента на мою руку или руку моей

сестры с несомненной целью: раскрыть тайну, присутствие которой она с

легкостью распознала в его притворном признании. Страсть сэра Филиппа была

мне истинным мучением, и я видела, что вся моя суровость не в силах

истребить надежды, которым покровительствует королева, а высказанная лордом

Лейстером уверенность, казалось, теряла силу по мере того, как мне

становилось труднее разделять ее.

Прекрасная леди Пемброк дарила особым расположением Эллинор, а Роз

Сесил, вторая дочь лорда Бэрли, выказывала безграничную дружескую

привязанность ко мне. Я так глубоко чтила волю своего супруга, что не отвечала

ей тем же, пока со временем не убедилась, что она неспособна на

предательство и обман. Как мы, она была новым человеком при дворе. Ее растила и

воспитывала мать, питавшая отвращение к придворной жизни, а после смер-

ти матери забота о ней перешла к честолюбивому отцу, который льстил себя

надеждой, что ее красота привлечет завидного жениха, прежде чем она

отважится сделать собственный выбор. Он не ошибся в первой части своего

предположения: нежный расцвет ее ума и красоты покорил множество сердец, но,

хотя во всем остальном Роз была сама покорность, в вопросе о замужестве

она отказывалась повиноваться даже королеве, заслужив тем самым ее

ненависть. Мы обе могли бы оплакивать это печальное сходство наших судеб, и

при той искренности, которой отличается юность, мне нелегко было

удержаться от жалоб. В силу своего положения при дворе и склада характера мы

обе высоко ценили дружбу леди Арундел, старшей сестры сэра Филиппа,

которая уже давно удалилась от королевского двора и поселилась в одном из

поместий брата на берегу Темзы после того, как был заключен в тюрьму ее

муж. Лишенная блеска своей более красивой и удачливой сестры, леди

Арундел обладала душевной силой и стойкостью, которая сделала бы честь

римлянке. С детства любимая Елизаветой, она могла бы остаться в милости и

тогда, когда муж ее пал жертвой королевского гнева, но она неуклонно

настаивала на том, чтобы разделить с ним заточение; когда же, в скором времени,

тюрьма сделалась его могилой, она удалилась от света в благородной

бедности и своим небольшим доходом была обязана лишь щедрости брата. Так в