Убежище, или Повесть иных времен

что оно сохранно. Воображаемые голоса постоянно шептали что-то у моей

постели, чьи-то смутные очертания скользили по комнате. Занимающийся день

никогда не приносил мне облегчения: казалось, каждый глаз стремится

проникнуть в мою тайну, каждая рука тянется завладеть моим богатством.

Словом, госпожа, это до срока привело меня к нынешней печальной минуте.

Много месяцев, уже не веря, что мне суждено жить, я размышлял, как

распорядиться этим богатством, которым сам я потерял надежду воспользоваться.

Несчастный работник, которого я так низко обманул, вскоре погиб,

придавленный упавшей колонной, и вернуть богатство ему уже невозможно. Нынче

вечером мне пришло на ум, что вы, как говорят, выросли в этих развалинах,

да я и сам часто видел, как вы бродили и плакали в том самом месте, где был

найден сундучок. Быть может, отдав его вам, я лишь возвращу его законной

владелице. Примите его, госпожа, и поклянитесь, что никогда не расскажете

о моем даре господину.

Эта просьба казалась излишней, поскольку сокровище не было

мошеннически добыто у лорда Арлингтона, и хотя я по собственному разумению,

возможно, хранила бы молчание, обещать его казалось мне ниже моего

достоинства. Заметив мои колебания, он продолжал:

— Не усматривайте дурного намерения в этой просьбе, госпожа.

Когда-нибудь вы будете рады, что согласились на нее, и лишь ради вашего блага я

прошу об этом. Рука господина моего скаредна, ваша — щедра, как рука

Провидения. Так не лишайте себя возможности быть щедрой, которая сейчас

предоставляется вам, но лишь при условии, что вы поклянетесь об этом молчать,

смогу я дать вам эту возможность.

Странное желание прочесть бумаги скорее, чем стремление заполучить

деньги, побудило меня наконец согласиться. Моя служанка, следуя его

указаниям, вытащила из укромного угла железный сундучок и достала из него

деньги, драгоценности и бумаги, которые мы с ней, разделив и не без труда

спрятав на себе, донесли до моей комнаты. Умирающий, казалось, лишь

ждал возможности открыть свою тайну — спустя несколько часов он искупил

свое прегрешение смертью.

В то время как он пытался убедить меня в необходимости хранить

молчание, я старалась вникнуть в суть происходящего. Затрудняясь истолковать

странную волю Провидения, я вдруг подумала, что сокровище, быть может,

отдано в мои руки для того, чтобы помочь сестре и облегчить ее участь. Как

знать — в эту самую минуту не спешит ли она ко мне, возможно — измученная

нуждой, несомненно — угнетенная горем? О, каким утешением было бы для

меня избавить ее от лишений, хотя утолить ее сердечную боль и я была бы не

в силах! Мое презрение к лорду Арлингтону было так глубоко, что я не смог-

ла бы для этой цели воспользоваться его богатствами, даже будь я их полной

хозяйкой; потому я сочла разумным и подобающим принять и утаить этот

дар, который, казалось, само Небо столь странно вложило мне в руки, словно

предваряя им некое неизвестное событие.

Бумаги, по преимуществу, представляли собой переписку между миссис

Марлоу и отцом Энтони, когда они еще были женихом и невестою и позже,

когда ужасное открытие отменило их номинальный брак. Я перечитывала

эти бесценные письма, согреваемая нежностью, на которую, как мне

казалось, я более неспособна; они возвращали меня к жизни, воскрешали мои

чувства, я черпала силу духа у тех, что уже обратились в прах. Я поднимала взор

к небесам в поисках их чистых, преображенных душ и, переходя от светила к

светилу, воображала себе планету, отданную влюбленным, которые более не

несчастны. В письма были вложены сотни безделиц, дорогих лишь сердцу

тех, кто их хранит: монограммы, локоны, сонеты — милые хранители светлых

часов юности, на которые с радостью оглядываемся мы до последней минуты

угасающей жизни. С благоговением целовала я невинные реликвии любви,

столь несчастной, и видела в них едва ли не драгоценнейшую часть своего

наследства.

Время рассеяло радостные надежды на возвращение сестры, которыми я

тешила себя. Мой разум погрузился в привычное дремотное бездействие, а

обретенное мною сокровище оставалось если и не забытым, то ненужным.

Из этого глубокого оцепенения меня вывел удар, подобный

землетрясению. Лорд Арлингтон, упав на охоте с коня, порвал кровеносный сосуд и был

принесен домой в состоянии почти безжизненном. Совесть и долг

человеколюбия повелевали мне забыть свои обиды. Я сделала все возможное, чтобы

выходить его, и некоторое время казалось, что он поправляется, но его

обычная невоздержанность в выпивке, которую он сохранял даже в это время,

оказалась сильнее и моих забот, и медицины, и, претерпев череду страданий, при

виде которых навсегда исчезла моя неприязнь, он скончался в расцвете лет.

Боже милосердный, какой переворот в моей жизни означало это событие!

Привыкнув к неволе и к мысли, что лорду Арлингтону суждено пережить

меня, я наблюдала за невероятной переменой в немом изумлении. Ужас,

вызванный зрелищем его страданий, сменился, когда они прекратились, сладостной

мыслью о свободе. «Свобода, — отзывалось вздохом мое усталое сердце. —

Для чего теперь мне возвращена моя свобода?» Я видела себя в положении