Убежище, или Повесть иных времен

неприязнью. В своих горестях она неизменно искала сочувствия у меня, и нередко я

давала ей то утешение, которое не в силах была найти для себя.

В виду столь значительного события, как ожидаемое испанское

вторжение, вся Англия готовилась взять в руки оружие, и лорд Лейстер как

главнокомандующий уже отбыл к войскам. Я простилась с ним вместе со всем

королевским двором, не имея возможности сказать ни единого слова, которое

могло бы принести ему или мне душевный покой. Тягость моего положения

сделалась непереносимой, когда опасения за жизнь и безопасность супруга

прибавились ко всем прочим опасениям, и я решилась объясниться с ним

невзирая на последствия. Власть над моими поступками, естественно

проистекающая из моей любви и его преимущества в летах, была в присутствии лорда

Лейстер а неоспорима, но исчезла вместе с ним. Гордость моя наконец

склонилась перед долгом, и в своем письме я молила его позволить мне узнать, в чем

заключается моя невольная вина, и искупить ее, пока не поздно мне вернуть

любовь, без которой я не мыслю своего существования. Я заклинала его

помнить, что в нем вся моя жизнь, и, если он и далее будет лишать меня своего

доверия, я принуждена буду заключить, что он раскаивается в том, что

некогда почтил меня им, и тогда я оставлю всякую заботу о той, которая более не

представляет для меня никакой ценности, ибо перестала быть дорога ему.

При столь неопределенных выражениях, как мне казалось, письмо, даже

если его перехватят, не будет иметь тяжких последствий. Пока я

раздумывала, как отправить свое послание, сэр Филипп Сидней испросил позволения

проститься со мной перед отъездом. Какие страдания ни доставляла мне его

любовь, я не могла относиться к нему иначе, чем с большим уважением. Для

меня не представило труда встретиться с ним наедине. Его заботам я

поручила свое письмо в убеждении, что ему я могла бы доверить и всю правду. Он

же, в восторге от малейшего знака моего доверия, пообещал мне все, что

обычно обещают влюбленные.

Едва он уехал, как мне подумалось, что такой посланец может оставить

лорда Лейстера равнодушным к содержанию письма, орошенного моими

слезами. Увы, раз вступив в лабиринт предположений, охраняемый роковым

стражем — ревностью, выбраться из него почти невозможно. Судьба не

оставила мне иной отрады, кроме ласковых утешений Эллинор: не будь ее, моя

печаль перешла бы в недуг, но в часы отдыха (мы помещались в одном покое)

она не жалела сил, чтобы успокоить и ободрить меня. Несравненная сестра

моя! Какой душой ты обладала! О, почему лишь слезами могу я воздать

должное твоему безграничному великодушию?

Наконец лорд Брук прибыл гонцом из лагеря и при первой возможности

вручил мне письмо милорда. Он писал, что я нашла средство превратить

обвинителя в виновного, и умолял простить его недостойную ревность, которая

сама себе служит наказанием. Моя полная покорность приказаниям

королевы и то явное удовольствие, которое я получала от бесед с его племянником,

отравляли каждую минуту его жизни с тех пор, как я появилась при дворе.

Разносторонние таланты сэра Филиппа, одинаковый со мною возраст,

благородство характера делали его опасным соперником. «Во мне нет низменной

ревности, не желающей ни с кем делить твое общество, — продолжал он. —

Нет, Матильда, лишь сердцем твоим я хочу владеть безраздельно. И как ни

тяжка была бы для меня потеря, я не хочу удерживать тебя дольше, чем ты

сама того пожелаешь. В том мучительном положении, в котором мы

оказались, и меньшего довольно, чтобы встревожить сердце, столь жестоко

пострадавшее за свою прямоту. Однако чувство справедливости не позволяло мне

считать твоей виной то, что было нашим общим несчастьем, и я решил

схоронить в груди своей все убийственные предположения и не мучить тебя более

из-за страсти, которую, оставаясь к ней холодна, ты не осмеливалась

решительно отвергнуть. Но то, что грубый и пошлый ум побудило бы к ревности,

во мне с корнем вырвало эту слабость, ибо ничто, кроме безупречной

невинности, не смогло бы подсказать тебе избрать моего предполагаемого

соперника послом твоей любви. Истина и доверие озарили своим светом мои

смятенные чувства, любовь дышит в каждой бесценной строке. Чем, чем искуплю я

перед тобой свою несправедливость? Я не могу долее жить, пока не склонюсь

смиренно к твоим ногам и не получу прощения, которое, боюсь, никогда не

сумею заслужить. Я наконец решил довериться леди Арундел — несчастье и

жизненный опыт, несомненно, научили ее хранить тайны. Ее дом —

единственное известное мне уединенное жилище, куда тебе можно приезжать без

опасений. Скажись больной, и королева не заподозрит в просьбе удалиться на

некоторое время в дом моей племянницы ничего, кроме очевидного желания

укрыться от утомительной суеты тревожного времени. Я предупрежу леди

Арундел, чтобы она готова была принять тебя, и сам, как только мои

обстоятельства позволят, поспешу к тебе, чтобы оживить твое одиночество. О,

любовь моя, — так заканчивалось письмо, — кто смог бы вынести муку сомнений,

не будь таким блаженством миг примирения?»

И он воистину был блаженством! Все радости моей жизни померкли перед