Убиенная душа

Во время этого рассказа Брегадзе украдкой наблюдал за Берзиным. Ему не тер­пелось узнать, какое впечатление произведет на того рассказ Ирумяна. Берзин не заметил испытующего взгляда Брегадзе, но он знал, что кто-то другой, невидимый, следит за ним и здесь. Был поэтому предельно осторожен. Каждое слово этого расска­за было для него каплей яда, который бы он не вынес, если бы не заметил, что Сталин также не пользовался особым уважением рассказчика. Берзин сдержался и скрыл раздражение за притворной улыбкой. Он не мог простить Троцкому, что тот, будучи еще комиссаром по военным делам, не вышвырнул Сталина из ЦК, чтобы после смерти Ленина самому встать за штурвал Советской страны. Несмотря на это, он продолжал верить в Троцкого, подлинного, великого революционера, и любая на­смешка над ним возмущала его. Однако выносил это со стоическим терпением. И на сей раз он сохранял внешнее спокойствие. Когда самообладание отказывало ему, он несколько раз переставлял свою раненую ногу, будто она у него онемела: так он разряжал свой гнев. Брегадзе восхищался его находчивостью. Когда наконец появились опоздавшие члены Комитета, он спросил перед самым началом заседания:

— Ну, как тебе понравился рассказ?

— Неплохой анекдот, если бы не был таким длинным,— холодно ответил Берзин.

На один миг Брегадзе заметил на лице Берзина вспышку гнева. Берзин сразу понял, что рассказ этот Брегадзе пришелся по душе.

Заседание проходило довольно быстро. Каждый вопрос был уже заранее обсуж­ден и согласован с соответствующими инстанциями Здесь же приходилось лишь при­нимать окончательные решения Примерно к восьми часам стало ощущаться опре­деленное беспокойство, все то и дело поглядывали на свои ручные часы. Решения по последним вопросам принимались уже почти механически. Сегодня в оперном театре шла опера «Самсон и Далила», и всем не терпелось увидеть Мухтарову в роли Далилы. Эта певица, казанская татарка, в молодости была субреткой в кафешантане. Кто-то заметил ее и сделал из нее настоящую артистку. Она обладала великолепным голосом, но еще более прекрасным телом. Ее глаза горели не меньшим огнем, чем глаза Геры у Гомера. В роли Кармен она была неподражаемой — тут ей помог врож­денный цыганский талант и вечные капризы. В роли Далилы она появлялась на сцене почти голой. Ее пластически совершенное, стройное тело дышало силой самки хищ­ного зверя. Чувственность сквозила даже в ее голосе. Она находилась в Тбили­си на гастролях, спектакли с ее участием проходили при полном аншлаге. Пресса помещала восторженные отзывы о самобытном таланте, но довольно строго порицала ее за цыганские манеры, а еще больше — за наготу. Но примечательно было и то, что ложи для руководящих работников партии и правительства никогда не пустовали. Из этих лож жадные взоры пожирали эту смелую женщину.

После окончания заседания все направились в оперный театр. Работник ГПУ, с которым Берзин условился встретиться, отвел его в сторону и дал ему какую-то книгу.

— Я не почитатель Достоевского и плохо его понимаю,— сказал он.— Книга снаб­жена примечаниями, и я прошу вас изучить их.

Это был роман Достоевского «Бесы». Берзин не пошел в театр, а поспешил до­мой.

«ДЖУГА», ИЛИ ПО СЛЕДАМ ДОСТОЕВСКОГО

Берзин листал книгу и внимательно читал сделанные на полях пометки. Те ме­ста, в которых говорилось о земле, были отчеркнуты карандашом. Хромая Лебядкина Мария Тимофеевна, полупомешанная, и в то же время мистически воспринимающая мир, рассказывает Шатову: