Убиенная душа

Тамаза еще несколько раз допросили. По его делу был назначен другой следова­тель, более опытный и твердый. Однако и этот следователь не нашел никакой связи между Тамазом и московским автором. Одновременно велся допрос и этого автора в московском ГПУ, и там не было найдено ни одной улики против Тамаза. В ГПУ пора­жались: как могло случиться, что два совершенно разных автора независимо друг от друга сделали к одной и той же книге почти одинаковые примечания? Особенно уди­вил этот факт тбилисского работника ГПУ. Он стал чаще видеть Берзина, ибо пола­гал, что тот был посвящен в темные проблемы Достоевского. Берзин и сам желал этих встреч. Однако никому не хотелось заговаривать первым об этом деле, хотя оба, как опытные работники ГПУ, и угадывали его скрытую сторону. Однажды Берзин как бы между прочим спросил своего собеседника, что по-грузински означает слово «джуга», которым помечено так много мест в книге. Работник ГПУ ожидал как раз этот вопрос от Берзина. Слово за слово — и вот уже через несколько минут в их разговор почти незаметно включилось дело Тамаза. С некоторым недоумением на лице работник ГПУ упомянул и о московском деле: там, мол, найден экземпляр того же романа с почти такими же примечаниями. О связи московского автора с тайной организацией он умол­чал. Берзин ответил ему, что он, дескать, не видит в этом ничего удивительного, ведь .могли бы, скажем, два ленинца независимо друг от друга снабдить одну и ту же кни­гу одинаковыми примечаниями! Работник ГПУ был приятно удивлен, но не подал виду. Итак, загадка была разрешена: Тамаз не связан с московским автором.

Так с помощью Берзина от Тамаза было отведено главное обвинение. И все же его пока не хотели отпускать, по-видимому, полагая, что против него могут всплыть еще какие-то изобличающие факты.

Тамаз, лежа на кровати, повернулся к стене и вдруг увидел на ней надпись, сде­ланную карандашом: «Где ты, Бог?» Тамазу стало не по себе. Кто мог это написать? Жив ли он еще или?.. Тамазу не хотелось договаривать эту фразу до конца. Он вдруг ясно представил себе образ этого человека. Он одинок и беспомощен. А Бог? Мысли Тамаза наткнулись на нечто жутко таинственное: как знать, может быть, и Он одинок? Ведь Он тоже страдает. Тамаз зарыл лицо в подушку. И почувствовал острую боль. Но это не была обычная телесная или даже душевная боль. Гиви вдруг прервал свое тихое пение. В камере стало еще тише.

Тамаз стал перебирать в уме все свои слова и поступки, которые могли быть рас­ценены как антисоветские. Неужели он все сказал на допросе? Одно он все-таки утаил. Несколько месяцев тому назад он в составе делегации деятелей кино был в Батуми. Там тайно встретился с одним грузинским эмигрантом из Парижа, своим другом, посланным в Грузию с тайной политической миссией. Об этом факте он умолчал. Почему? Тамаз был совершенно уверен, что ГПУ ничего не было известно об этой встрече. В тот день была ветреная погода, и головы многих были покрыты башлыком. И Тамаз надел башлык. На нем было пальто цвета хаки. Так его трудно было узнать. Разговор с другом длился три часа. После этого эмигрант вышел через заднюю дверь, а Тамаз через главную. Была уже ночь. Тамаз внимательно огляделся. Вдруг за углом он увидел приближаю­щуюся тень. К счастью, в это время проезжала пролетка. Тамаз кликнул извозчика, забрался в пролетку и укатил. Он спешил в гостиницу, но вышел в маленьком пере­улке, чтобы на всякий случай сбить со следа и извозчика. Итак, от преследования он ушел, надеясь, что избежал и сетей ГПУ. И еще одно обстоятельство вселяло уверен­ность: после той встречи прошло несколько месяцев, в течение которых ничего не произошло. Из этого Тамаз заключил, что если бы он тогда был узнан, то его уже потревожили бы за это время. Теперь же лучше всего утаить факт той встречи, тем более что парижского миссионера он видел вместе с Леваном, который теперь тоже сидел в ГПУ. Показания Тамаза могли повредить Левану. Так думал Тамаз.