Убиенная душа

И далее Степан Трофимович продолжает: «...В них всего победительнее (не­смотря на форму) эта неслыханная до сих пор смелость засматривать прямо в лицо истине. Эта способность смотреть истине прямо в лицо принадлежит одному только русскому поколению. Нет, в Европе еще не так смелы: там царство каменное, там еще есть на чем опереться. Сколько я вижу и сколько судить могу, вся суть русской революционной идеи заключается в отрицании чести. Мне нравится, что это так сме­ло и безбоязненно выражено. Нет, в Европе еще этого не поймут, а у нас именно на это-то и набросятся. Русскому человеку честь одно только лишнее бремя. Да и всегда было бременем, во всю его историю. Открытым «правом на бесчестье» его скорей всего увлечь можно...» Владелец книги сделал здесь следующую пометку: «В са­мом деле?»

Голубым квадратом были обведены слова Ставрогина: «...подговорите четырех членов кружка укокошить пятаго, под видом того, что тот донесет, и тотчас же вы их всех, пролитою кровью, как одним узлом свяжете...» На сей раз примечание было небольшим: «Вся система ГПУ являет собой ритуальное подтверждение этого метода, не так ли?»

Верховенский рассказывает Ставрогину о плане Шигалева: «У него хорошо в тетради,— у него шпионство. У него каждый член общества смотрит один за другим и обязан доносом. Каждый принадлежит всем, а все каждому. Все равны и в рабстве равны. В крайних случаях клевета и убийство, а, главное, равенство. Первым делом понижается уровень образования, наук и талантов. Высокий уровень наук и талантов доступен только высшим способностям, не надо высших способностей! Высшие спо­собности всегда захватывали власть и были деспотами. Высшие способности не мо­гут не быть деспотами и всегда развращали более, чем приносили пользы; их изго­няют или казнят. Цицерону отрезывается язык, Копернику выкалывают глаза, Шекс­пир побивается камнями, вот Шигалевщина! Рабы должны быть равны: без деспотиз­ма еще не бывало ни свободы, ни равенства, но в стаде должно быть равенство...» На полях можно было прочесть: «Шигалевщина уже не является планом, в принципе, она осуществлена на практике. Шпионаж — это теперь атмосферная реальность; и не исключено, что уже и небесные тела начали шпионить друг за другом... Равенство вне деспотизма немыслимо — сегодня слово «деспотизм» следует заменить словом «дикта­тура»... В одном лишь ошибается Достоевский: Цицерону не вырезывается язык, Ко­пернику не выкалываются глаза, а Шекспир не побивается камнями, но зато Цицерон должен говорить по Марксу, Копернику вменено в обязанность видеть мир материа­листически, а Шекспиру творить по-пролетарски...»

Среди действующих лиц романа Верховенский был выделен часто и особо. Каж­дая характеризующая его деталь была подчеркнута. На полях пестрели отдельные слова: то иронизирующие, то одобрительные, то выражающие восклицание. Так, на­пример, двумя красными линиями были подчеркнуты слова о Верховенском, сказан­ные Ставрогиным Шатову: «Этот Верховенский такой человечек, что может быть, нас теперь подслушивает, своим или чужим ухом, в ваших же сенях, пожалуй...»

Верховенский обращается к Дипутину: «...Вы ехидно улыбаетесь, господин Липутин? А я знаю, например, что вы четвертого дня исщипали вашу супругу, в полночь, в вашей спальне, ложась спать...» На полях было приписано: «Браво! Браво! Верхо­венский!»

Федька-каторжник, совершивший побег из каторги, рассказывает Ставрогину: «...У того коли сказано про человека: подлец, так уж кроме подлеца он про него ничего и не ведает. Али сказано — дурак, так уж кроме дурака у него тому человеку и звания нет...» Приписка: «Вот что происходит с поэтами». В другом месте Достоев­ский сам приводит слова Федьки о Верховенском: «...Петру Степановичу, я вам скажу, сударь, очинно легко жить на свете, потому что он человека сам представит себе, да с таким и живет...» Эта цитата выделена следующим примечанием: «Для об­легчения действия это даже очень удобно».

Голубым карандашом было обрамлено место, где Шигалев на собрании берет слово для доклада и с видом пророка говорит: «Господа, обращаясь к вашему вни­манию,— и, как увидите ниже, испрашивая вашей помощи в пункте первостепенной важности, я должен произнести предисловие». Вдруг Верховенский обращается к ка­кой-то студентке: «Арина Прохоровна, нет у вас ножниц?» — «Зачем вам ножниц?» — выпучила та на него глаза. «Забыл ногти обстричь, три дня собираюсь,— промолвил он, безмятежно рассматривая свои длинные и нечистые ногти...» Примечание: «Ха, ха, ха! Он химически разлагает пафос...»