Убийства на Чарлз-стрит. Кому помешал Сэмпсон Уорренби?

— Прошу прощения, — сказал он. — Моя жена не только крайне напряжена, но и твердо уверена, что любой, не имеющий железного алиби, сразу становится в глазах полиции главным подозреваемым. Странные они, женщины!

— Да, я видел, что миссис Линдейл сильно нервничает, — подтвердил Хемингуэй.

— В действительности она очень робкая, — принялся объяснять Линдейл. — Не любила Уорренби. Не могу ей внушить, что этого мало, чтобы заподозрить одного из нас в убийстве.

— Должен ли я понимать вас так, что вы тоже его недолюбливали, сэр?

— Уорренби никто не любил. Чужак, знаете ли. Впрочем, мы почти не имели с ним дела. Мы редко выходим, нет времени.

— Насколько я понимаю, вы здесь недавно?

— Да, мы новенькие. Я купил ферму два года назад.

— Серьезная перемена после биржевой торговли, — заметил Хемингуэй.

— После войны я не смог вернуться на фондовую биржу. Попытался, но не получилось. Теперь все не так, как раньше. — Он чиркнул спичкой и стал раскуривать трубку. — Тот — не помню его имени, — кто забрал сегодня утром мое ружье… Как я понял, вам надо его проверить. Не возражаю, но должен сказать, что не представляю, как его могли бы позаимствовать без моего ведома. Оно хранится в комнате, которую я использую как кабинет, там автоматический замок. Сейфа я пока не завел, в доме часто бывает наличность для выплаты работникам. Приходится держать ее в ящике стола.

— Да, сэр, сержант Карсторн передал мне ваши слова, что винтовкой никто не мог воспользоваться.

— Из его вопросов я заключил, что он подбирается к молодому Ладисласу. Полагаю, вы о нем слышали: один из злосчастных эмигрантов. Некоторое время назад я действительно давал ему ружье — знаю, в техническом смысле это наказуемо — и патроны к нему. Учтите, он вернул его в тот же вечер вместе с неиспользованными патронами.

— Он побывал здесь и рассказал о своих опасениях? — сочувственно предположил Хемингуэй. — Эти иностранцы такие возбудимые! Все в порядке, сэр: я не арестую его за то, что несколько недель назад он одалживал у вас ружье.

— Неудивительно, что он струхнул. Сержант, похоже, сурово с ним обошелся, да и вообще, отношение к полякам очень предвзятое.

— На этом основании я его тоже не арестую, — пообещал Хемингуэй.

— В Торндене чешут языками, будто поляк ухлестывает за Мэвис Уорренби, — продолжил Линдейл. — Это тревожит его больше всего. Он говорит, что в мыслях ничего не имел, и я ему верю. Девушка мила, добросердечна, но — не красавица… На вашем месте я бы не тратил время на Ладисласа. — Он зажал зубами черенок трубки, но тут же вынул его изо рта со словами: — Послушайте! Не хочу вмешиваться, это меня не касается, но я сочувствую этому Ладисласу. Мы с женой слишком заняты, а в деревне болтают, что мы — странная, даже загадочная пара! Та еще загадка! Ваш сегодняшний приход — доказательство, что и вы нечто подобное слышали. С Уорренби я был едва знаком, мне вообще безразлично, жив он или мертв. Если вам нужен настоящий подозреваемый, советую разобраться, чем занимался в субботу в семь двадцать Пленмеллер.

— Спасибо, сэр, непременно займусь. Вы мне поможете?

— Нет. Я в это время находился на своей территории. Даже не помню, во сколько он покинул «Кедры», хотя все мы вроде ушли одновременно: мы со сквайром выбрались на тропу, остальные — на переднюю подъездную аллею. Я знаю одно: Пленмеллер теперь только тем и занимается, что возводит напраслину на соседей. Может, у него такое чувство юмора?

— На вас тоже, сэр?

— Неизвестно! Я бы не удивился. Обвинить меня в лицо он бы, конечно, не посмел.

— Возможно, вы правы, но когда я встретил Пленмеллера, он сидел с майором Миджхолмом, однако не постеснялся заявить, что скоро мне откроется мотив майора для убийства Уорренби.

— Ядовитый субъект! Пусть только попробует проделать то же самое со мной!

— Как вы думаете, у него была причина убрать Уорренби?

— Нет. Я не говорю, что вам нужен Пленмеллер. Просто не понимаю, почему он так себя ведет? Зачем ему это? Сколько злобы! Тем более если правду говорят, что он метит и в несчастную мисс Уорренби. Я бы помалкивал, если бы не это его поведение, но раз так, хотелось бы мне понять, почему зуб на Уорренби у него был длиннее, чем у всех остальных, и почему он сбежал из «Кедров» в субботу сразу после чая?

— А он сбежал, сэр? — спросил Хемингуэй. — Я думал, Пленмеллер ушел одновременно с вами и с Эйнстейблом, с мисс Дирхэм и с Драйбеком.

— В последний раз — да. Но еще до того отлучался домой под пустячным предлогом — будто бы за чем-то, что понадобилось сквайру.

— Что это было, сэр?

— Какая-то переписка на тему назначения нового юриста в Речной комитет. Сквайр хотел показать ее мне, но это можно было сделать в любое время!

— Опять этот Речной комитет! — пожаловался Хемингуэй. — Вы принадлежали к тем владельцам береговых участков, которые не хотели отдавать место Уорренби?

— Не скажу, чтобы мне это было очень важно, — ответил Линдейл, пожимая плечами. — Наверное, я пошел бы за сквайром: он знает больше меня. Считал подходящим человеком именно Уорренби.