«Бедное дитя, такое потрясение!» — послышалось в толпе, в минуту собравшейся возле места происшествия.
— Ну что ж, согласно новому «Наказу чинам и служителям», надо будет мне провести расследование этого прискорбного происшествия, — со вздохом сказал комендант.
— Петр Семенович, — обратился он к инвалиду, — что там предписано в этого года Положении?
— Так вроде, как там… осмотр, опрос, допрос, собрать эти, как их, — доказательства.
— Ну вот мы все и сделали и осмотр, и допрос, и доказательства. Что тут и расследовать — ясно, что черкесы шалят. Их недавно в стычке поприжали — достать до войска не могут, вот и вымещают злобу на том, кто под руку попал, а попала незадачливая девица.
«Лизонька! — раздался вдруг жуткий вопль. Толпа, столпившаяся у колодца, расступилась, и толстая женщина в чепце набекрень протиснулась к носилкам, на которых солдаты с трудом и предосторожностями снесли с горы тело. Лицо девицы, превратившееся, казалось, в один фиолетовый синяк, было полуприкрыто спутанными белокурыми волосами. Грязное платье кое-где было разорвано в клочья.
Толстая женщина вскрикнула еще раз, совсем уж не человеческим, а каким-то хрипло-птичьим криком и грузно опустилась на землю возле носилок.
Вечером в доме, занимаемой княгиней Лиговской с дочерью, собралось всегдашнее вечернее общество — все Фадеевы, пожилые и молодые, и две дамы, старые знакомицы княгини Ольги Николаевны. Обеим им было под пятьдесят, и они были неуловимо похожи: обе безуспешно пытались молодиться, обе нюхали тайком табак и обе более всего на свете любили собирать и переносить новости и сплетни. Княжна Мери с капитаншей Ган звали их между собой «Бобчинский и Добчинский», в честь героев прошлогодней комедии писателя Гоголя-Яновского.
Печорин, сдержавший данное накануне обещание нанести визит, был встречен весьма гостеприимно. Его старые прегрешения были давно забыты княгиней, впрочем, так и не узнавшей о том, насколько далеко зашел его флирт с княжной. Печорин был представлен Андрею Михайловичу и Елене Павловне Фадеевым и с интересом задержал взгляд на их дочери, Елене Андреевне. Претендентша на роль русского Жорж Санда оказалась совсем не фланелевой змеей, а вполне миловидной хрупкой женщиной с выразительными и задумчивыми карими глазами. Сестра ее Катя, такая же темноглазая, не была красавицей, но пленяла юной, девственной живостью.
Разговор, разумеется, вертелся возле сегодняшнего происшествия в галерее, которому молодежь была свидетелями. Бобчинский и Добчинский женского роду с жаром уверяли, что бедная вдова — майорша Песцова прямо у трупа единственной дочери Лизаветы тут же впала в каталепсию, — как утверждала одна, или была разбита параличом, — как свидетельствовала другая. А самое ужасное — та степень зверства, которая была явлена в этот раз черкесскими бандитами: прежде чем зарезать, бедную девицу мучили и побивали камнями. Это как-то уж слишком даже для дикарей!
В это время в комнату вошел доктор Вернер, извиняясь за опоздание: он должен провести время у постели несчастной Песцовой, а потом еще задержался, беседуя с военным медиком Мойером, осматривавшим тело ее убиенной дочери. Все общество потребовало от Ивана Ивановича поделиться последними и самыми достоверными сведениями из первых рук. Доктор сообщил, что ни в католипсическое состояние, ни в паралич бедная майорша не впала, но ноги у нее отнялись и был сильный сердечный припадок, но, кажется, все обошлось. Что касается Лизаветы Песцовой то выяснилось, что она была убита несколькими ударами ножа, скорее всего кинжала, в шею, а страшные раны и синяки по всему телу получены ею уже после гибели.
— Но это еще ужаснее, — вскрикнула княгиня Лиговская, — бить и топтать только что скончавшуюся в муках девицу, — для этого надо быть не просто дикарем, а безумным дикарем, чудовищем! И Ваша маленькая внучка нашла это истерзанное тело, бедное, бедное дитя! — обратилась княгиня Ольга Николаевна к сидящей рядом Фадеевой.
— Моя внучка, к счастью, обладает таким же самообладанием и смелостью, как ее бабушка, — возразил стоящий за креслом жены Андрей Михайлович.
«Бедное дитя» в это время сидело на лавке в саду, где на в кучу теплого песка была посажена маленькая Верочка, и строило рожи, вызывая заливчатый смех малышки.
— Леля, а скажи правду, — обратилась к ней сидящая рядом маленькая тетушка Надя, — зачем ты все же полезла на гору? Не за цветком ведь. Сестра Елена Андреевна верно сказала, таких желтых цветов вдоль тропы полным-полно.
— Правду?! — Леля уставилась на Надин своими огромными голубыми глазами, излучавшими какой-то фосфорический блеск. — Это мне Индус приказал туда залезть. «Ты там найдешь что-то важное и страшное, ты должна это найти!» — так он велел.
— Какой еще Индус? — Надя с тревогой взглянула на племянницу со сверкающими глазами и ореолом светлых кудрей, которые светились в лучах закатного солнца нимбом, и почти задрожала от страха.
— Индус, который приходит ко мне во сне и рассказывает о будущем, — низким таинственным голосом ответила Леля.