Убийства в Бэджерс-Дрифт

Миссис Лесситер опустилась в кресло у окна, положила ноги на маленькую табуреточку и улыбнулась полицейским. «Она точно с журнального постера», — подумал Трой, разглядывая аппетитные округлости под тканью махрового домашнего костюма, пышные волосы и пухлые блестящие губы. На ее стройных загорелых ножках поблескивали золотистые сандалии на высоком каблуке. Барнеби решил, что на самом деле она вовсе не так молода, как пытается казаться благодаря большим усилиям и столь же большим деньгам. Ей вовсе не тридцать с небольшим, а далеко за сорок, если не под пятьдесят.

В ответ на вопрос инспектора она сказала, что днем была в Каустоне, делала покупки, а вечером — дома, за исключением небольшого промежутка времени, когда уезжала покататься.

— Вы ездили куда-то по делу?

— Нет… Понимаете… Если честно, мы немного повздорили, правда, Пусик?

— Не думаю, что наши семейные разборки представляют интерес для полиции, дорогая…

— Я чересчур много потратила на платья, и муж рассердился, так что я взяла «ягуар» и немножко покаталась по округе, пока не решила, что он уже, наверное, поостыл. Тогда я вернулась домой.

— И это было?..

— Кажется, я уехала где-то около семи. Меня не было примерно час.

— А мисс Лесситер была здесь, когда вы вернулись?

— Джуди? — Миссис Лесситер нахмурилась, глядя в сторону девушки, но как будто сквозь нее, словно не понимая, что та вообще здесь делает. — Понятия не имею. Она много времени проводит в своей комнате, как все подростки. Ну вы же понимаете.

Барнеби не назвал бы фигуру, мрачно занимавшую полкушетки, подростком. Это слово предполагало не только отсутствие уверенности в себе, растерянность и бунт, но и некую хрупкость (хотя бы внутреннюю) и молодость. А Джуди Лесситер словно родилась уже женщиной средних лет.

— Миссис Лесситер, вы нигде не останавливались? Например, чтобы выпить?

— Нет.

— Хорошо, благодарю вас. — Вставая, Барнеби услышал стук крышки почтового ящика. Джуди вскочила и выкатилась из комнаты. Ее мачеха взглянула на Барнеби.

— Она влюбилась. Каждый раз, когда приносят почту или звонит телефон, у нас тут разыгрывается целая драма. — Ее язвительная улыбка относилась ко всем троим мужчинам сразу. Она словно спрашивала: ну разве это не смешно? — Он тоже кошмарный человек, но чертовски симпатичный, а это еще больше все усугубляет.

Костяшки пальцев Тревора Лесситера побелели. Джуди вернулась с пачкой писем. Одно она швырнула на колени Барбаре, а остальные закинула на ту сторону экрана из «Дейли телеграф». Ее отец неодобрительно прищелкнул языком.

Когда они покидали дом, Барнеби остановился, любуясь превосходными клематисами сорта «Мадам ле Культ», взбирающимися по портику. Прежде чем пойти дальше, он оглянулся на окно гостиной, откуда они только что вышли. Барбара Лесситер стояла, уставившись невидящим взглядом в сад. Ее лицо превратилось в маску ужаса. Пока Барнеби смотрел, она скомкала письмо в плотный шарик и сунула его в карман.

— Что случилось?

— Ничего. — Барбара вернулась в кресло. Ей очень хотелось крепкого черного кофе. Все необходимое стояло на столике у дивана. Но она не доверяла своим дрожащим рукам.

— Ты под своей парижской замазкой белая, как та простыня. — Джуди в упор смотрела на старшую женщину. — Ты, часом, не беременна?

— Нет конечно!

— Нет конечно, — эхом отозвалась Джуди. — Тебе уже поздно, правда?

— Тревор, у тебя нет сигареты?

Ее супруг, не отрываясь от газеты, ответил:

— Они у меня на письменном столе.

Барбара взяла сигарету из пачки, стуча ею по столу так сильно, что едва не сломала. Потом прикурила от серебряной зажигалки в форме футбольного мяча и встала у окна, спиной к присутствующим. Тишина, полная невысказанной враждебности, затянулась.

Джуди Лесситер направила свой горящий взгляд на отцовскую газету. Ей очень хотелось бы в прямом смысле прожечь бумагу, словно солнечным лучом через лупу. А потом увидеть, как она темнеет, обугливается и превращается в золу, оставляя дырку, через которую выглядывало бы его глупое удивленное лицо.

Прошло уже пять лет с того дня, как они оба появились на пороге этого дома с одинаковыми золотыми ободками на пальцах. В ночь перед этим отец не ночевал дома, он сказал, что сидел у постели умирающего пациента. Джуди до сих пор не могла простить ему этой лжи, которая, на ее взгляд, являлась самой отвратительной. Она даже теперь не была уверена, что все еще любит его. Удовольствие, которое Джуди испытывала, глядя на его ежедневное унижение, свидетельствовало явно против этого.