Убийственная осень

— Факт, — отозвалась Овчарка, — так по-дурацки пишут только совсем спятившие фанатки лет четырнадцати — восемнадцати. Хотя… черт ее знает. По почерку не разберешь возраста. Есть и взрослые дауны или маньяки, которые тоже таким слогом разговаривают со своим кумиром. Или нас хотят провести. Подбросить фальшивку. Мол, грозилась, писала, ну и убила. Сплошь и рядом. Джона Леннона убили? Убили. Маньяк убил. Он сначала тоже ему такие вот письма писал, а потом вообразил, что Джон Леннон — это он, ну и убил того как самозванца. И тоже был совсем не подросток, если мне память не изменяет.

— Письмо липовое, вот что я тебе скажу, — ответила Васса после короткого раздумья, — очень уж все просто получается, ты что там роешься? Больше ведь ничего нет.

Овчарка перевернула сумку вверх дном, но оттуда ничего не вывалилось.

— Я думаю, тут еще должно быть что-то. Видишь, если все сложить, остается место. А мне, если опять-таки память не изменяет, кажется, что она садилась в поезд с сумкой набитой до отказа. Сумка и так небольшая. А дорога долгая. В таких случаях сумку полностью набивают необходимым, поверь мне. Хотя Шура и не была обыкновенным человеком, как мы с тобой, она все-таки женщина. А мы обычно так собираемся, что потом, когда надо сумку застегивать, приходится на нее сесть верхом. Что-то здесь еще было.

— Почерк, кстати, вроде твоего, — заметила Васса, продолжая рассматривать письмо, — ты тоже такими аршинными буквами пишешь.

— Ты гений, Васса! — завопила Овчарка. — Девчонка сильно близорукая, это ясно как день. Я когда очки не надеваю, так же катаю! Она, я уверена, плохо видит, но очков наверняка не носит, потому что думает, что они уродуют ее личико.

Они все сложили обратно в сумку.

— Завтра еще раз все пересмотрим, — сказала Овчарка, — может, что и придет в голову.

И Овчарка завалилась на кровать. А Васса вышла на крыльцо, прислонилась к косяку и стала глубоко дышать ртом. Овчарка вышла следом за ней.

— Ты чего? — спросила она.

— Все нормально. У меня первый день просто. Живот разламывается, и голова болит.

— Ну вот, а я хотела с тобой пойти монастырь посмотреть.

— Ничего, на это меня хватит. Погоди, возьму деньги. Я обещала Катьке привезти крестик.

В монастыре они сперва ходили по крепостным стенам, пристав к какой-то экскурсии. Были в маленькой часовенке, где верующие, встав в длинную очередь, целовали мощи трех святых стариц обители, которые лежали под стеклом, покрытые богато расшитыми черными покровами. Потом зашли в церковную лавку, где долго выбирали для Катьки серебряный крестик. В комнатке, что располагалась в угловой башне, купили расшитое красными конями белое полотенце у одетых в сарафаны девушек. Овчарке дали бесплатно длинную полоску из бересты, и она повязала ее себе на голову, как это делали они. В конце концов они зашли в храм на службу, но скоро ушли оттуда, потому что у Вассы от тамошней духоты опять голова закружилась. Тотчас вслед за ними из церкви за руки, за ноги вынесли эпилептика. Он не особенно дергался, только хрипел. Его положили на паперти. Какой-то русобородый парень, в котором Овчарка признала матроса со «Святителя Николая», умело согнул эпилептика и прижал его голову к коленям. Тот затих и только еще раз дернулся, когда ударили в колокола. Потом его куда-то унесли. Люди вокруг говорили, что это бес выходит. Васса и Овчарка смотрели во все глаза.

— Как твоя голова? — спросила Овчарка.

— Ничего.

— Ох и бедные мы, женщины. Рожаем мы, семью тянем тоже мы, работаем, как мужики! Так еще и каждый месяц эта напасть! — возмущалась Овчарка.

— Похоже, ты скоро станешь мужененавистницей и перейдешь жить в «розовый» сектор.

— Ничего не стану. Я уже ненавистница этих мужиков. Вот ты мне скажи, за что мне их любить? Что я от них хорошего в жизни видела? Васса, погляди, что это там за сборище у крыльца?

Они пересекли монастырский двор. Оказалось, что перед высоким крыльцом собрались паломники из тех, что приехали специально к старцу. Подругам рассказали, что этот старец никого не принимает. И только раз в неделю верующие ему передают записочки и он отвечает на них через своих келейников.

— Очень святой старец. Одни сухари с водой ест, — сказала Овчарке женщина, которая приехала спросить, разводиться ли ей с пьяницей мужем или нет. Еще одна девушка из Владимира хотела, чтобы старец дал ей совет: уходить ей в монастырь или жить в миру. Надо заранее было приготовить конверт с вопросом и вложить туда пятьдесят рублей.

— И тут деньги, — сказала Овчарка.

— Конечно, надо же старцу на что-то покупать сухари, — отозвалась Васса.

— Это, наверное, тот старец, которого мы видели в подземелье во время бури. Не может тут быть двух святых старцев. Слушай, у меня мысль. Спрошу-ка я старца кое о чем. Чем я рискую? Только полтинником, не убудет же от меня.

Овчарка вынула из кожаной сумки-банана свой блокнот, куда она изредка записывала мысль, достойную героического журналиста, если та приходила ей в голову. Она так и называла этот блокнот — блокнот для умных мыслей. Она выдрала чистый листок и написала на нем крупно: