Убийственно тихая жизнь

– Не могу понять, как она попала в полицию с такими установками. Я уже не говорю о ее повышении – переводе в наш отдел. Она не умеет работать в команде, не умеет общаться, не умеет слушать. Удивительно. Лишний раз приходят на ум ваши слова, которые вы столько лет повторяете: повышают вовсе не тех людей.

– А научиться она сможет, как по-твоему? Она ведь совсем молоденькая, да? Лет двадцать пять?

– Ну, это не такая уж молодость. Лакост ненамного старше. Я убежден, что это вопрос не возраста, а личности. Если она не приложит усилия, то и в пятьдесят лет будет такой, а то и хуже. Может ли она учиться? Несомненно. Но главный вопрос, сможет ли она разучиться. Сумеет ли она избавиться от своих привычек?

Он увидел, что по лицу старшего инспектора стекают капли дождя. Ему вдруг захотелось отереть лицо шефа, но он подавил в себе этот импульс.

Еще не закончив своего монолога, Бовуар понял, что совершил ошибку. Это было все равно что мед для медведя. Лицо шефа изменилось, вместо мрачного, задумчивого выражения появилось наставническое. Ясное дело, он попытается исправить ее. «Ну вот, начинается», – подумал Бовуар. Он уважал Гамаша, как никакого другого человека, но видел и его недостатки, главный из которых – желание помогать людям, тогда как их можно просто уволить. Уж слишком он был сострадательным. Бовуар иногда завидовал этому дару, но чаще все же относился к нему с подозрением.

– Возможно, ее потребность всегда быть правой смягчится ее любопытством.

«А возможно, скорпион потеряет свое жало», – подумал Бовуар.

– Старший инспектор!

Они повернулись и увидели, что Клара Морроу бежит к ним под дождем, а ее муж Питер, сражаясь с зонтиком, пытается не отстать от жены.

– Старший инспектор, мне пришла в голову одна странная мысль.

– Ага, после еды мозги лучше работают, – улыбнулся Гамаш.

– Мысль так себе, но кто знает. Меня поразило необычное совпадение, и я подумала, что вы должны знать. Я говорю о Джейн как о художнике.

– Ну, не думаю, что это чего-то стоит, – мрачно сказал промокший Питер.

Клара метнула в него удивленный взор, не ускользнувший от внимания Гамаша.

– Дело в том, что Джейн рисовала всю жизнь, но никому не показывала свои работы.

– Разве это так уж странно? – спросил Бовуар. – Многие художники и писатели хранят свои работы под спудом. Об этом все время пишут. А после их смерти эти работы находят и выручают за них целые состояния.

– Да, но тут другой случай. На прошлой неделе Джейн решила представить свою картину на выставке в Уильямсбурге. Она решила это в пятницу утром, а жюри принимало работу в пятницу днем. Ее картина была принята.

– Картину приняли, а ее убили, – пробормотал Бовуар. – Странно.

– Если уж речь зашла о странностях, то верно ли, что мисс Нил никого не приглашала в свою гостиную?

– Это верно, – сказал Питер. – Мы к этому так привыкли, что не находили здесь ничего необычного. Это как хромота или хронический кашель. Небольшое отклонение, которое становится нормой.

– Но почему она никого не приглашала?

– Я не знаю, – в замешательстве призналась Клара. – Как сказал Питер, я к этому так привыкла, что мне ее поведение не казалось странным.

– И вы никогда не спрашивали?

– У Джейн? Кажется, спрашивали в самом начале, когда приехали. А может, спрашивали у Тиммер и Рут, но ответа мы точно никакого не получили. Похоже, никто не знает. Габри думает, что у нее оранжевый ворсистый ковер и порнография.

Гамаш рассмеялся:

– А вы что думаете?

– Я не знаю.

Наступило молчание. Гамаш задумался об этой женщине, которая предпочитала так долго жить с таким множеством тайн, а потом решила расстаться с ними. И поэтому умерла? Вот это-то и был главный вопрос.

Нотариус Норман Стикли встал из-за стола и приветственно кивнул, затем опустился в кресло, не предложив сесть трем полицейским. Он надел большие круглые очки и, глядя в бумаги, разразился речью:

– Это завещание было составлено десять лет назад, и тут все очень просто. После вычета нескольких незначительных даров все имущество переходит к ее племяннице, Йоланде Мари Фонтейн, или ее сыну. Наследство включает дом в Трех Соснах и все его содержимое, а к этому все денежные средства, которые останутся после вручения даров и затрат на похороны и оплаты всех прочих счетов за расходы, которые понесут душеприказчики. И за вычетом, конечно, налогов.

– А кто назван душеприказчиками? – спросил Гамаш, спокойно приняв удар, нанесенный следствию, хотя и выругавшись про себя.

Он чувствовал: что-то здесь не так. «Может быть, это твоя гордыня, – подумал он. – Ты слишком упрям и не хочешь признать, что ошибался и эта пожилая женщина вполне естественно оставила дом своей единственной родственнице».

– Рут Зардо, урожденная Кемп, и Констанс Хадли, урожденная Пост, известная, насколько я знаю, как Тиммер.

Эти имена взволновали Гамаша, хотя он и не понял, по какой причине. Может быть, дело в самих людях. В том, что покойная выбрала их. В чем же еще?

– А других завещаний она у вас не оставляла? – спросил Бовуар.

– Оставляла. Было завещание за пять лет до этого.

– У вас есть его копия?