Убийственное лето

После мытья девочка, взяв полотенце и ментоловые сигареты, идет во двор, чтобы позагорать у колодца. Чуть позже в пижаме спускается Бу-Бу. Он единственный целует меня по утрам и неизменно говорит: «А ты совсем не меняешься». Затем готовит себе кучу бутербродов – с медом, маслом, вареньем, еще с чем-то, и мать наливает ему кофе с молоком. Парень добавляет туда ложку-две растворимого кофе, сока или какой-то бурды – ему все нипочем. Всю эту еду он глотает, уставившись в одну точку, словно думая о чем-то важном, и тогда напоминает Микки. Только Микки никогда не был так прожорлив. Затем сам моет чашку, как его учили, на секунду застывает перед стеклянной дверью, но все же откидывает занавеску, чтобы увидеть лежащую у колодца девочку, и поднимается к себе в комнату.

Я вижу – да это легко понять и не только в моем возрасте, – что девочка волнует его. Но он хорошо себя держит с ней. Я замечаю, что за столом он всегда угадывает, что она хочет, она ведь плохо видит, и он передает ей солонку с таким видом, будто ему противно смотреть, как она ее ищет. Но он неизменно внимателен к ней, в то время как остальные сидят, уставившись в телевизор. Мне кажется, что она все делает нарочно. Однажды, когда мы остались одни, она написала: «У меня глаза – для декорации. Я даже своих ног не вижу». – «Почему же ты не носишь очки?» – спрашиваю я. Она пишет: «А мне плевать на ноги». Во всяком случае, она прекрасно во всем разбирается и не видя. И ей приятно внимание Бу-Бу.

В прошлое воскресенье он спустился в новой красной майке с надписью «Индиана Юниверсити». Всем она очень понравилась, а он только надул щеки, словно ему противно, и сел, ни на кого не глядя. А спустя некоторое время я видела, как он поглядел на нее и она затаенно улыбнулась. Чувствовалось, что она рада и у них какая-то тайна. Я так думаю, что это она ему подарила майку, никому не сказав, и не нахожу в этом ничего дурного. Между ними только три года разницы, но для нес он словно младший брат. Своего брата у нее ведь нет. Это-то я в состоянии понять. К тому же она сильно влюблена в Флоримона. Она, как рассказывает сестра, кричит по ночам в его объятиях.

Я бы только поостереглась Микки, который постарше и всегда пялит глаза не туда, куда надо: на ее скрещенные ноги или когда она наклоняется. Она носит очень короткие юбки и платья. Я сказала ей об этом, а она лишь рассмеялась и, как всегда, приподняла плечико. Но когда надевает обтягивающие джинсы, это еще хуже; тогда она словно голая. Надо признать, что нынешние девушки одеваются довольно странно. Так что она не одинока. Перед самой войной, когда мы снимали дачу в Сессе-Ле-Пэн, я тоже надевала модные тогда штаны, но очень широкие, и в них плавала. Муж говорил, что это очень шикарно. Возвращаясь с пляжа, мы с племянниками и сестрой, тогда еще молодой девушкой, устраивались в саду, где было много роз, и заводили патефон. Я словно и сейчас слышу запах розовых кустов. В то время я очень любила пластинку «Плывет шаланда» в исполнении Лис Готи и песенку Белоснежки:

Настанет, день, придет мой принц.
Настанет день, он полюбит меня.

Не помню, кто ее исполнял. Кажется, Элиана Селис. Боюсь, что начинаю все забывать и рано или поздно стану именно такой, какой уже меня считают: слабоумной. Такой же была моя бабушка перед смертью. К счастью, она все время смеялась, совсем позабыла дедушку, умершего на двадцать лет раньше. Ничего не помнила. Господи, не допусти, чтобы со мной произошло то же самое! Я до последней минуты буду помнить мужа, который держал меня за руку и говорил: «Не бойся, Нин, не бойся». Умереть не больно, ведь разум не действует. Сердце медленно замирает и останавливается. А потом может случиться то, о чем в детстве говорила бабушка, – я встречу там много знакомых.

По ночам, когда я не сплю, меня тревожит одна мысль. Мужу, когда он погиб, было ведь сорок шесть лет. А мне сейчас шестьдесят восемь. Если случится так, что я встречусь с ним в будущем году или через десять лет, он ведь увидит меня старухой. Это ужасно. Но Бог, если он только есть, не допустит этого, и я спокойна. Может быть, я снова стану такой, какой была в то дивное лето в Сессе-Ле-Пэн, когда мы снимали там дачу. Цвет своих широких штанов я не помню. Наверное, они были белые по тогдашней моде. Не могу вспомнить и марку патефона. Запомнила только, что на крышке была изображена собака. Все знают эту марку, но название только вертится у меня на языке. И не помню, кто пел песенку Белоснежки. Может быть, Элиана Селис, а может быть, нет. Господи, забыла марку патефона!

«Голос хозяина».