Убийство

Я кивнула и сказала, что да, она заболела. Целый день я готовилась произнести эти слова, так и этак вертя их в голове, и вот теперь они выскочили из меня прежде, чем я опомнилась.

К тому же выбора у меня и не было. Ведь мама не могла знать, что теперь ей не нужно притворяться больной. А попытайся я изменить историю, которую мы с ней придумали, ей не избежать объяснений с папой. Нам обеим их не избежать.

Так что, естественно, я запиналась и была бледной, а он решил, что это я из-за мамы. Он выругался и тоже слегка побледнел.

— Что с ней такое? Когда ей стало плохо? Почему ты не позвонила мне на работу? Что сказал доктор?

— Ничего, — промямлила я. — Не думаю, что у нее что-то серьезное.

— Не думаешь? Ты хочешь сказать, что не вызвала доктора? Твоя мать больна, а ты... О Господи!

Он побежал в коридор к телефону и позвонил доктору Эш-тону, чтобы тот приехал как можно скорее. Потом устремился наверх, будто с усилием переставляя ноги...

Приехал доктор. Папа спустился ко мне на кухню и стал нервно расхаживать туда-сюда. Он ворчал, ругался и задавал мне бесконечные вопросы.

— Проклятие! Ты могла бы мне позвонить. Или сразу вызвать доктора. Не понимаю, какого черта ты...

— Папа, — отвечала я, — мне не кажется... то есть я уверена, что у нее нет ничего серьезного.

Он снова выругался:

— Да как ты можешь быть уверена, черт возьми? С чего это вдруг она заболела? Двадцать лет была здорова, и вдруг...

— Папа...

— Лучше ей выздороветь, честное слово. Если она... Устрою ее в больницу, и без моего разрешения она оттуда не выйдет. Найду настоящих врачей, чтобы за ней смотрели. Что? Проклятие, если хочешь что-то сказать — говори, не мямли!

Я попыталась сказать ему правду, но у меня ничего не получилось. Он не стал меня слушать, когда я дошла до того, что мама на самом деле здорова. Потом он опять выругался и сказал, что, может быть, я и права: видимо, у мамы и в самом деле нет никакой болезни.

— Наверное, просто переутомление. Она слишком много работает. Так ты считаешь, что ничего серьезного?

— Папа, я все пытаюсь сказать, что...

— Конечно, конечно. — Он кивнул. — Вас любой пустяк способен вывести из строя. Ты только не волнуйся, все будет отлично. Волноваться не о чем. Док живо поставит маму на ноги, и мы все вместе пойдем на праздник. И прекрати свое проклятое нытье, воешь, как собака на покойника.

Я расплакалась:

— Папа, ох, папа... я так ужасно себя чувствую...

— Так чувствуй себя по-другому. В том, как ты себя ведешь, нет ни капли здравого смысла. Мама будет молодцом и...

По лестнице спускался доктор Эштон. Так и не договорив, папа бросился ему навстречу. Я услышала, как он спрашивает:

— Как она, док? Что с ней?

— Для женщины ее возраста, — отвечал доктор Эштон, — ваша жена в превосходном физическом состоянии. Она здорова, как та самая лошадь из поговорки.

Папа что-то пробормотал, и я представила, как в этот момент его глаза подернулись дымкой, — так бывало всегда, когда он злился.

— О чем это вы толкуете? Что вы за врач? Моя жена...

— Ваша жена здорова, — отрезал доктор, и, Господи, сколько же злости было в его голосе! Наверное, он обо всем догадался и теперь был рад до смерти возможности поиздеваться над папой. — Знаете, Павлов, вам идет эта экипировка. Наверное, собирались на школьный праздник?

— Конечно. Естественно. Вы хотите сказать...

— Я хочу сказать, что это был сюрприз для вашей семьи. — Он открыл входную дверь и ступил за порог. — Очевидно, они этого не ожидали.

— Проклятие, слушайте, вы... — начал папа, а потом сказал: «Ага», но как-то без выражения.

— Почему бы вам и не пойти на праздник? Конечно, если вы еще не передумали.

Доктор негромко рассмеялся, сел в свою машину и уехал, но его смех еще как будто звучал у меня в ушах.

Я все стояла на кухне, на том же самом месте, и ждала. Не шевелилась, если не считать того, что вся тряслась от страха, даже почти не дышала.

И папа тоже не шевелился, стоя в коридоре. Просто стоял и ждал.

Я была уверена, что сейчас произойдет что-то ужасное. Мне казалось, что у него в голове, как грозовая туча, скапливаются злые, беспощадные слова, которые потом ливнем обрушатся на нас с мамой. Я не сомневалась, что так и случится, потому что это была его обычная манера, — сначала он неизменно заставлял нас ждать. И мы ждали, ждали, ждали и доходили до того, что чуть не падали в обморок от страха. И тогда он выплескивал на нас свой гнев.

Я молилась, чтобы все было уже позади, чтобы оно началось и закончилось поскорее. Не только из-за того, что больше не могла вынести ожидания, но и потому, что это могло что-то изменить. В его настроении, например.

Знаете, может, это покажется смешным, хотя, конечно, тут нет ничего смешного, но раньше меня никогда не интересовало его настроение. Я даже не задумывалась над тем, есть ли оно у него вообще. Потому что, если бы вы его видели, вам это тоже не пришло бы в голову. Он всегда вел себя так, будто хотел сказать, что плевать он хотел, как к нему относятся другие люди и что они о нем думают.