Убийство Бабы Яги

Бросился вон из терема боярский сын, накинул плащ, подбитый мехом песцовым, оседлал буланого коня и помчался навстречу приключениям, минуя храм златокупольный, площадь для собраний и рынок, на котором девицы и кумушки толпились возле лотка краснодеревщика, которого он обрызгал с головы до ног грязью вместе с хлопотливыми покупательницами, которые наперебой стали кричать ему вслед, что он «дурак всамделишный, а не боярский сын вовсе».

***

Долго ли, коротко ли скакал на буланом коне Иван Васильевич, пока не очутился на узкой тропинке, окруженный стенами темного леса, поросшего соснами да ельником, пока не встретил двоих молодцев, стерегущих проход к поляне, на которой стояла Избушка на курьих ножках.

Узнал тех двоих Иван, боярский сын.

Первого звали Горой, а второго Сумой, в миру известные как Федор Владимирович и Никита Святославович. Были они высокие и рослые, не объехать, не пройти мимо них, да к тому же глазастые, как совы, и сильные, как медведи.

– Эгегей! Кто к нам пожаловал, – пробасил Сума, опершись на древко тяжелого копья, – это же снова к нам боярский сын пожаловал. Нехай, снова к нам в войско проситься будешь?

– Да какой уж там, Никита Святославович, – откликнулся с лошади Иван, – батюшка приказал воеводе Камню меня на версту к казарме не подпускать, да тот послушно его наказ и выполняет.

Иван Васильевич, тряхнув золотыми кудрями, озорно улыбнулся и подмигнул Горе, который неподвижно стоял в полном воинском облачении, будто и не человек вовсе, а истукан железный какой.

– Напрасно красноречие свое тратишь, боярский сын, – усмехнулся Сума, переминаясь с ноги на ногу, – приказано нам, никого не пропускать и никого с поляны этой проклятущей не выпускать. Хоть живого, хоть мертвого. Стоять день и ночь, не смыкая очей и не спуская взгляда с дороги. Да только какая душа живая такое поручение выполнит? Только Федору оно под силу. Не зря ж его Горой-то кличут, а мы люди живые, не каменистые. Ноги у нас ломят, да в пояснице щемит. Кваса охота да пирога с мясом. Сечешь, боярский сын, в чем печаль моя?

Хоть отец в сердцах и называл Ивана дураком, но тот таковым совсем не был, поэтому с улыбкой достал из-за пазухи кожаный мех с медовухой и отрез пирога вишневого, завернутый в белый платок, расшитый диковинными птицами.

Сума с важным видом принял подношение от Ивана, как древнее божество, идол которого до сих пор стоит в чаще Дремучего леса. Был у боярского сына такой же прикуп и для Горы, но тот, не шелохнувшись и даже не моргнув ни разу, ответил громовым голосом:

– Не положено.

Более к нему Иван не приставал, ведь ни Гору, ни лихо лучше было не тревожить, пока оно тихо.

– Что ты забыл на поляне этой проклятущей, боярский сын? Или избы куриной никогда не видал? Неужто ни разу к Яге за колдовством не шастал? – поинтересовался у Ивана Сума, уплетая за обе щеки пирог, который тут же запивал медовухой, которая бесстыдно текла по его густым, пшеничного цвета, усам, и как на грех, в рот попадала.

– Дело у меня одно к воеводе Камню, а он, говорят, в избе до сих пор осмотр тела Бабы Яги производит, – залихватски сбил на бок шапочку Иван и снова запрыгнул на коня, бьющего от нетерпения копытами землю.

– Знаем мы твое дело. Снова служить проситься будешь, да пусто все. Не возьмет тебя Камень в армию, потому что сын ты боярский. Последний в роду Михаловых. Вот женишься и сыновьями обзаведешься – тогда другое дело. Батька твой тогда разрешит, – сыто улыбнулся Сума и зевнул, потягиваясь, после чего нехотя отступил в сторону, пропуская Ивана.

Гора даже не шелохнулся, ведь ему приказ был дан глаз с дороги не спускать, и исполнял он волю воеводы беспрекословно и крайне дословно.

Сума, пожав плечами, проводил взглядом боярского сына, скрывшегося за поворотом извилистой тропинки.

– Вот же неймется ему. Девок бы лучше щупал на рынке, – вздохнул Никита Святославович и снова лениво оперся на древко копья.

***

Дремучий лес расступился в стороны, обнажив лесную поляну – белесую плешь, по краю которой росло грибное кольцо.

Небо затянуло хмурыми тучами. В блеклом свете солнца Избушка на курьих ножках выглядела зловеще.

Во-первых, он была повернута к лесу передом, а к Ивану задом, во-вторых, в ней до сих пор по канону лежал покойник, которому было положено отлеживаться три дня и три ночи.

Над крышей избушки кружили и каркали вороны. Где-то в темном лесу завывал серый волк.

Не на шутку испугался Иван, боярский сын, когда, оглядев поляну, не нашел воеводу Камня. Что его кумир был здесь – определил безошибочно, ведь увидел на земле отпечаток его здоровенного сапога, каблук которого имел только одному ему присущий узор в виде утки в яйце.

Хотел было уже вернуться домой Иван Васильевич, да любопытство взяло верх – никогда не бывал он у Бабы Яги при жизни, решил хоть после ее смерти заглянуть в окошко ее хатки.

Спрыгнул он с коня, беспокойно водящего ушами, привязал вожжи к березке и, оглянувшись настороженно, на цыпочках подкрался к избе, словно ярмарочный вор к тугому кошелю купеческому.