Убийство чёрными буквами

Кинтайр заставил себя успокоиться. Если Оуэнс украл книгу, он захочет от нее избавиться. Навсегда. Но кожа и пергамент плохо горят. Выбросить: слишком велика вероятность, что кто-нибудь заметит и найдет. Оуэнс должен увезти книгу с собой в Лос-Аенжелес, чтобы спокойно уничтожить ее.

Сейчас он, наверно, собирается.

Кинтайр спрятал записки Брюса в ящик стола, а ящик закрыл. Хотя без физического доказательства книги эти записки не имеют смысла. Он быстро прошел по коридору — тем шагом, которым обычно ходит снаружи. Он успокоился и взял себя в руки. Черт побери. Триг прав. В божьем мире нет никакой причины для того, чтобы напрягать мышцы, и то же самое относится к мозгу. Эмоциональная путаница не позволит ему быстрей добраться до «Бишопа».

Но успокоиться было трудно. Кинтайр не занимался дзен-буддизмом или любой другой такой школой, но дорого бы дал за спокойствие, которое они дают.

Он вошел в современное, из красного кирпича здание в нескольких кварталах от Сатер Гейт и спросил о мистере Оуэнсе. Администратор проверил ячейку ключа и сказал:

— О, да, он пришел несколько минут назад.

— Я поднимусь. Он меня ждет, — сказал Кинтайр. Вероятно, это совсем не ложь.

Постучав в дверь писателя, он услышал приглашение войти. На кровати стоял открытый чемодан, и Оуэнс укладывал в него костюм. Еще один чемодан, закрытый, стоял на полу.

Оуэнс поднял голову (стало ли его лицо румяней обычного?) и сказал:

— Привет. Я рад, что вы зашли. Сегодня вечером я уезжаю.

Голос ровный. Может, слишком ровный. Кинтайр закрыл дверь и сказал:

— Мне казалось, вы хотели прийти в мой офис.

— Да, — ответил Оуэнс, — но сначала хотел собраться. — Он порылся в чемодане и извлек плоскую фляжку. — Хотите выпить?

— Нет, — ответил Кинтайр.

Он прислонился к двери, наблюдая. Но увидел только, что Оуэнс стоит почти одетый, лицо у него спокойное. Он укладывает в чемодан льняной костюм, и руки его не дрожат.

— Что привело вас сюда? — спросил писатель.

В ответ Кинтайр спросил:

— Разве не слишком неожиданное стремление уехать?

— Мм, да, я принял такое решение несколько минут назад. Но ведь у меня больше нет причин оставаться здесь.

— Убийство Ломбарди.

Оуэнс покачал головой.

— Бедняга. Но что я могу сделать? Заверяю вас, полиция не просила меня оставаться в городе.

Он посмотрел на Кинтайра, улыбнулся и продолжал:

— Почему бы вам не присесть и не поговорить со мной? Я в основном свободен до прихода Клейтона. Он сказал, что придет сюда.

— Клейтон. А что… — Кинтайр медленно пошел к стулу, на который указал Оуэнс. Он продолжал бессодержательно говорить. — Я думал, Клейтон в Городе. Он мне сказал вчера за ланчем, что отправляется туда и в ближайшем будущем не собирается появляться по эту сторону залива.

— Правда? Я позвонил ему в «Фэйрхилл», как раз перед вашим приходом. Он был в своем номере.

Кинтайр сел.

— Что вы от него хотели?

— Я хотел сделать ему предложение насчет «Книги ведьм».

— Что!

— Спокойней! — посоветовал Оуэнс. — Ведь книга не принадлежит вам.

Кинтайр застыл от усилий не наброситься на Оуэнса. Наконец он смог сказать:

— Наверно, вы и меня хотели поэтому видеть. Чтобы предложить взятку, от которой отказался Брюс.

— Вижу, вы представляете себе искаженную версию. — Оуэнс говорил уверенно. — Да, предложение было бы аналогичное. Я не против споров о Борджиа, но вы, люди, живущие в научном мире грез, не понимаете, что остальным приходится зарабатывать на жизнь. У меня сейчас нет времени заниматься мелочами, и вообще в жизни есть гораздо более важные вещи. Я попросил Ломбарди отсрочить спор. Не лгать, только немного подождать. Ведь есть многое другое, о чем можно писать, кроме этой книги. Ему совсем не обязательно было поднимать проблему Борджиа. Может, через пять или десять лет…

— Поскольку вы сами подняли эту «проблему Борджиа», как вы ее называете, — ответил Кинтайр, — у нас, живущих в мире грез, не было выхода. Если мы видим ошибку, мы должны ее поправить. За что, по-вашему, нам платят?

— Известность, — ответил Оуэнс. — Гордость. Ритуальный поклон прошлому.

Он достал серебряный портсигар, извлек из него длинную сигарету и постучал по ней ногтем большого пальца.

— Вы называете себя реалистом, — сказал он. — Тогда почему вы не признаете факты? Бремя учености, доказательств, асимптотическое приближение к истине — все это мертво. Исчезло вместе с обществом аристократов. Наш век пролетарский. — Он зажег сигарету. Его тренированный голос лектора продолжал звучать равномерно, вежливо, с легким оттенком печали. — Тот, кто танцует, должен платить музыканту, но тот, кто платит музыканту, выбирает мотив. Поскольку сегодня платят тупицы, чего еще можно ожидать, кроме марша тупости? Когда-нибудь вас уволят во имя правительственной экономии. Я продержусь немного дольше, потому что я слежу за уровнем глупости и приноравливаю к нему каждую свою следующую книгу, но рано или поздно публике станет трудно читать и мои книги. Тогда я буду жить на инвестициях и, может быть, даже вернусь к честной науке. Но не сейчас. Сейчас я должен выжить.

Кинтайр, увлекшийся помимо собственного желания, медленно сказал: