Убийство девушку не красит

Дамочка наконец-то собрала с пола барахло, ловко засунула на прежнее место его куртку и, так же как он, быстро прихлопнула ее крышкой. Устроившись на сиденье рядом, она с шумом выдохнула и принялась остервенело тереть руки гигиенической салфеткой. Это Сергею тоже не понравилось. Понравился только исходящий от нее тонкий свежий и чуточку пряный аромат, напомнивший Сергею запах Нового года – елки, мандаринов и корицы для пирога. Мысли засыпающего Сергея так и увели его в сторону зимы, дома.

Снова очнувшись, точнее, выпав из небытия, Сергей почувствовал себя не в пример лучше. Только сильно хотелось пить, а еще – по нужде.

С закрытыми глазами он размышлял о том, как бы лучше обратиться к своей соседке с просьбой пропустить его – по-русски или по-английски. По-русски подразумевало неизбежное дальнейшее общение, чего абсолютно не хотелось.

Не хотелось банальности и пошлости никчемного разговора о погоде и природе, ненужных взаимных любезностей, навязанного обстоятельствами ухаживания. Она, негромко сопевшая в соседнем кресле, по определению была ему не интересна.

Решил обратиться на английском и в дальнейшем в разговоры не вступать. Как представишь, что один раз заговоришь, а потом нужно будет полсуток беседу поддерживать, прямо тошно становится…

Сергей приоткрыл глаза и с тоской взглянул на спящую соседку, прикидывая, как половчее ее разбудить. В голове возник резкий спазм, будто выпустили весь воздух и образовался полный вакуум, а среди вакуума всплыли слова любимого им Воннегута: «Когда я был моложе – две жены тому назад, двести пятьдесят тысяч сигарет тому назад, три тысячи литров спиртного тому назад…»

Рядом сидела Катя Миронова. Та самая девочка, от которой замирало когда-то сердце, в голове был полнейший раскардаш, и части тела существовали сами по себе. Катя, которая являлась причиной беспрестанной смены настроений, поводом для томительной бессонницы, источником идиллических юношеских мечтаний. Каравелла была теперь не парадно новехонькой, а слегка потрепанной штормами, с парусами, выцветшими на жгучем жизненном солнце, с подъеденными солью житейского океана бортами, со своими кубками и вымпелами, поражениями и потерями.

Ни сном ни духом, она спокойно спала совсем рядом, чуть приоткрывши во сне рот и смешно посапывая. Прядь каштановых волос вылезла из-под заколки и в беспорядке нависала на щеку. Лицо ее бороздили мелкие, заботливо ухоженные морщинки, и было заметно, что из «девочки-каравеллы» она превратилась в «женщину с прошлым». Но все равно, это была она и только она.

Сергей перебирал в памяти то, что успел разглядеть раньше, в полумраке: чуть выдающийся вперед животик, подтянутые ягодицы, крепкие ноги под джинсами… Тогда она показалась ему много моложе.

Тяжелую больную голову пронзила горькая мысль: ну почему именно сейчас? Вот ведь какая штука: столько раз вспоминал о ней, мечтал встретиться, расспросить, рассказать, а когда наконец встретил, то оказался чуть живым с похмелья, не способным шевелить языком в пересохшем рту, да еще и Михаилом Кузьмичом Поярковым, будь все неладно!..

Какие все-таки страшные шутки шутит с нами жизнь! Желаешь чего-то, стремишься, мечтаешь, а когда твое желание исполняется, ты не то что не рад, а готов хоть сквозь землю…

Сергею Кирилловичу стало не по себе: вот сейчас она проснется и узнает его, а он летит по чужим документам. Инкогнито из Петербурга, блин-компот! Ведь подозревал, что авантюра не доведет до добра, так и вышло. Она узнает, спросит, и он что, скажите на милость, должен будет сказать? «Я ждал этой встречи много лет, дорогая, но сейчас не могу с тобой разговаривать, потому что я – это не я, или не совсем я…» Тьфу.

За все прошедшие годы он видел ее лишь однажды, чудом встретил в многомиллионном городе, да и то судьба подразнила: она стояла за окном вагона, и поезд, медленно отрываясь от перрона, увозил ее в Москву. Было это лет, может, с десять или двенадцать назад. Нет, больше. Тогда, на перроне казалось, что жизнь несправедлива к нему. Знал бы он тогда, как она может быть несправедлива на самом деле, когда того захочет! Сидеть рядом с ней, быть обреченным на многочасовое соседство и не иметь возможности признаться. Как объяснишь ей смену биографии? Как скроешь свое имя? По закону подлости обязательно кто-нибудь из пограничников или таможенников спросит: «Мистер Майкл Пояркоф?» И дальше что? Ладно, на себя наплевать, в конце концов, а отец, которому дал слово, которому обязан молчанием?

Сергей разглядывал ее лицо, висок с пробивающейся у корней сединой и мечтал оказаться как можно дальше отсюда, дабы не искушать судьбу. Безразлично, в теплой ли Африке, в заснеженном ли Питере, на Северном полюсе, на Луне, на Марсе, только бы подальше… Как шептала бабушка? «Не введи нас во искушение и избавь нас от лукавого…» Именно что от лукавого!