Убийство к ужину

Клуфтингеру потребовалось несколько секунд, чтобы понять значение слов «старый перец», и еще больше — для осознания, что с соседом ничего катастрофического не случилось. А жаль. С каким наслаждением он сейчас направил бы перечницу в физиономию этого типа и посмотрел на результат, но… он досчитал до трех, как рекомендовала ему жена, потом до десяти… На двадцати одном он снова взял себя в руки.

— Мельничка? О, конечно. Пожалуйте, господин, — протянул он только что обнаруженную на нижней полке перечную мельницу, ожидая реакции.

Однако Лангхаммер невозмутимо засыпал горсть горошка и трижды прокрутил.

Клуфтингер с удовольствием наблюдал картинку: как он пыжится, как надавливает, как пробует, как снова хватается за мельничку и, цокая языком, прилагает новые усилия, чуть не пукнув… Эта картина нравилась ему еще больше, чем предыдущая, и она выглядела не менее комичной.

В конце священнодействия Лангхаммер протянул ему ложку с готовым продуктом на пробу.

— Лучше вместе, — содрогнулся Клуфтингер и подцепил месиво второй ложкой.

Еще не хватало, чтобы этот шут кормил его с ложечки! Такое и в страшном сне не приснится.

— Уу-рм, — изрек Клуфтингер, и самое страшное состояло в том, что еда действительно оказалась вкуснятиной.

— Нет, чего-то не хватает. — Лангхаммер скривился, взял щепотку соли, посыпал поверху, снял пробу и поцокал языком: — Вот теперь самое то.

Клуфтингер подцепил еще кусок, состроил разочарованную мину и выразился определенно:

— Пересол!

С чистой совестью он налил себе кружку пшеничного пива.

На протяжении всего ужина он старался не поддаваться провокациям доктора, поэтому вечер протекал тихо и мирно. Под конец доктор поднял бокал и провозгласил тост. Если Клуфтингер полагал, что хуже уже быть не может, так он ошибался…

— Поскольку, мой дорогой, мы теперь связаны общей кухней, выпьем на брудершафт! Я — Мартин.

— Разве? — Комиссар явно был выбит из колеи.

И тут раздался спасительный звонок. Клуфтингер чуть не опрокинул скамью, зато успел схватить трубку еще до второго гудка. Он всеми фибрами души надеялся, что это коллеги вызывают его на место слежки, обнаружив нечто подозрительное… Однако в телефоне раздался нежный голосок Эрики:

— Милый?

— Э-эй! Алло! Алло, алло, плохо слышно. Эрика? Эрика, это ты?

Голос жены доносился будто с Северного полюса, преодолевая сибирские снежные бури.

— Алло! Слышишь? У меня все хорошо. И погода чудесная. На днях чуть покапало, но это не важно!

На вопросы жены о делах он предпочел скромно отмалчиваться, мало ли что зашевелится в мозгах этого доктора.

— Что? Да. Нет. А супруг Аннегрет как раз у меня. Мы тут с… — не будет же он называть этого фигляра по имени! — с ее мужем как раз кулинарим.

Лангхаммер, четко определив, о ком идет речь, подскочил к Клуфтингеру и заорал:

— Привет моей голубке!

И трижды так смачно причмокнул в воздух, что у комиссара в ушах зазвенело. Со стороны опять же выглядело так, будто он страстно приложился к щеке Клуфтингера. Клуфтингер, содрогнувшись, переложил трубку к другому уху. А доктор, ничтоже сумняшеся, подскочил с другой стороны и завопил:

— Э-эй! Слышите меня? Алё-алё! Позовите Аннегрет к телефону и поговорим вчетвером!

Шорохи и скрипы. Шуршание и невнятный шелест. Внезапно из этой какофонии вырвался голос Аннегрет, отнюдь не обремененный заботой:

— Как вы там? Не набили шишки друг другу?

— О чем ты, моя голубка? — заорал Лангхаммер в телефон так, что у Клуфтингера опять зазвенело в ушах.

— Знаешь, — неожиданно перейдя на ты, возмутился Клуфтингер, обращаясь к гостю, — мои барабанные перепонки мне еще пригодятся. И вообще, сдай назад!

Еще через парочку неуклюжих комплиментов и дурацких шлепков, изображающих поцелуи доктора, от жен удалось отвязаться без потерь. «А бабочки-то остались довольны», — самонадеянно констатировал Лангхаммер.

Это был конец вечера, и Лангхаммер предложил свою помощь в уборке. Клуфтингер возмутился: в соответствии с этикетом разве можно допустить, чтобы гость мыл посуду? Нет, он этого не допустит! Сделает сам и немедленно. На «немедленно» он положил особый акцент, не ожидая эффекта.

И каково же оказалось его удивление, когда Лангхаммер действительно откланялся и поплелся восвояси. Правда, перед этим не преминул заручиться обещанием о следующей встрече. А что же делать? Чтобы выставить парня из своего дома, Клуфтингер готов был продать собственную бабушку (хоть та, впрочем, давно умерла).

И тем не менее в последнем удовольствии он не смог себе отказать:

— Приходи, зажарим голубков. С приправами и под майонезом, а?

— Заметано, пупсик.

Клуфтингер лишился дара речи.