Убийство Маргарет Тэтчер

Я пришла первой. Выпила немного воды. Я не ждала, что Беттина дойдет, думала, она потеряет адрес или интерес; ведь ее проблемы наверняка пустяковые. В час тридцать она явилась — щечки розовые от волнения и осознания собственной важности, разрумянилась еще сильнее, когда официант принял ее дешевый водостойкий плащик. Принесли меню; она взяла, перелистала; откинула густую челку со лба и — как я предполагала — разрыдалась. Да, лето выдалось долгое и тяжкое. Мне вспомнились слова миссис Батхерст, насчет необходимости двигаться дальше. Я сказала: «Полагаю, ты у нас не задержишься, Бетс?»

Она перехватила мой взгляд; было удивительно лицезреть эти круглые сине-фиолетовые шары, устремленные на цель. «Ты не понимаешь, — протянула она. — Боже мой, когда ты родилась? Неужели ты не догадываешься, что мы с Батхерст проводим большинство ночей вместе?»

Вот как, значит… Я разумно хранила молчание: именно так следует поступать, когда не вполне понимаешь, что тебе говорят. Тут она сделала нечто странное: не отрывая локти от стола, положила пальцы на затылок и принялась массировать кожу, взбивать свои рыжие волосы. Как если бы пыталась что-то мне показать. На мгновение в ее взгляде мелькнул вызов, а затем волосы накрыли короткую белую шею. Она поежилась; провела рукой по плечу, медленно, и позволила кисти упасть на грудь, мазнула пальцами по соску. Один из старых официантов, проходя мимо, хмуро посмотрел на меня, будто заметил что-то, что ему не понравилось.

«Ой, да ладно, Бетс, не распускай нюни. — Я на миг накрыла ее ладонь своей. Итак, вы вдвоем; я должна была понять, должна была сообразить, когда ты хихикала в моей пещере над сексуальными извращениями. — Такое случается, Беттина, вы не одиноки».

«Господи! — простонала она. Вся томность исчезла, вместо нее — отрыжка, пот, слабость. — Это как наркотик».

«Есть группы поддержки. Позвони, тебя проконсультируют, как справиться. Это вряд ли проблема в наши дни, особенно в Лондоне. Думаю, будет достаточно просто отыскать людей той же… ориентации».

Беттина покачала головой, не отрывая взгляда от скатерти. Возможно, она думала о своей семье, там, дома; в Мельбурне, может статься, нравы суровее?

«Тогда так. Представь, что это просто эпизод, который надо пережить».

«Эпизод? — Она вскинула голову. — Да откуда тебе знать, Тодд? Я никогда этого не забуду, не смогу».

Побоку предрассудки — а это нелегко, и не должно быть легко; скажу лишь, что я невысокого мнения о миссис Батхерст, хотя в работе от нее стало намного больше пользы. После «слияния» с Беттиной она оживилась, стала куда активнее. Глаза горят, и она постоянно косится на меня. Хочет загладить вину, полагаю, за то нападение на улице. Попросила навестить ее в следующие выходные. Не знаю, соглашусь или нет. Приезжай на сладкое, вот как она выразилась…

Личная обида

Ее звали Николетт Бланд, и она была любовницей моего отца. Придется вспомнить начало семидесятых. Теперь-то минуло много лет с тех пор, как он охотно откликался на зов побуждений плоти. Она и выглядела как Николетт: стройная, грациозная, волосы короткие и искусно завитые, глаза темные, манящие, слегка раскосые. На щеках играл румянец, будто она постоянно (и мило) смущалась, с гладкого, кукольного личика почти не сходила улыбка. Думаю, ей было тогда двадцать шесть. А мне — семнадцать, и перед университетом я постигала правду жизни в должности младшего клерка в компании моего отца. У дьявола на побегушках, как он выражался. Никогда не понимала смысла этой фразы.

Я смотрела, как она печатает — тап-тап: ловкие движения пальчиков, блеск перламутровых ногтей. «Знаешь, как говорят: женщина, не вздумай учиться печатать!» Это присловье только-только начало распространяться, в 1972 году.

«Вот как? — Ее пальцы на мгновение замерли над клавишами. — Не начинай, Вики. У меня много работы, которую нужно доделать к обеду».

Она пристукнула по столу — и вернулась к прерванному занятию: тап-тап, дзинь, тап-тап.

Ее ноги меня просто зачаровывали. Я подолгу сидела, склонив голову набок, и разглядывала их под столом. Точеные каблуки вроде бы вышли из моды, но она за них цеплялась. Носила черные «лодочки», невероятно блестящие. Однажды, когда мой отец вышел из своего кабинета, она спросила, не поднимая головы — тап-тап, дзинь, тап-тап: «Фрэнк, нельзя ли приставить к столу экран, чтобы никто не пялился на мои лодыжки?»

Когда я вернулась, на Рождество, меня пересадили за ее стол, потому что она перешла к Каплану, в здание на другой стороне Альберт-сквер. «Пообещали подчиненных, — сухо прокомментировал мой отец. — И возможность роста — с ее-то опытом; у нас, сама видишь, в основном мелочовка…»

«Нарушения правил дорожного движения. И преступления против личности».

«Ну да, все такое. Кроме того, как я понимаю, молодой Саймон накинул ей лишнюю сотню в год».

«И ленч за счет компании», — вставила я.

«Не удивлюсь, если так».