Убийство на Аппиевой дороге (ЛП)

Я сдался на уговоры, и мы задержались на вилле Помпея ещё на несколько дней. Еда была изысканной, ванны расслабляющими и бодрящими, постели роскошными, слуги предупредительными. Виды с балкона завораживали взгляд: озеро, где в ночи отражалось звёздное небо; вершина Альбы в сиянии восходящего солнца; утренний туман, клубящийся в лесу; багровый солнечный диск, погружающийся в море вечерами – от всего этого захватывало дух. Но толку для расследования от нашего дальнейшего пребывания на Альбе не было ровным счётом никакого, хотя мы побывали и в Ариции, и в Ланувиуме и побеседовали со всеми, кто имел хоть какое-то отношение к Клодию и Милону, и даже снова съездили в Бовиллы. Разъезжая по Аппиевой дороге, я заметил, что у святилища Доброй Богини больше нет ни души, равно как и у алтаря Юпитера. Либо Феликс и Фелиция последовали моему совету, либо мой совет запоздал.

Ничего существенного нам узнать не удалось. Ничего, что опровергло бы или дополнило бы составленную картину. К тому же роскошь Помпеевой виллы начинала действовать на нервы. Меня неудержимо тянуло в Рим. Я скучал по Бетесде и Диане. Вдобавок мне не терпелось узнать, удалось ли Помпею провести в сенате ультимативный декрет, который дал бы ему чрезвычайные полномочия для подавления беспорядков. Правда, и в Ариции, и в Ланувиуме, и в Бовиллах я встречался с людьми из Рима, покинувшими город уже после нашего отъезда; но рассказы их противоречили друг другу. То, что Помпей получил неограниченные полномочия и собирает армию; что назначен день выборов; что против Милона выдвинуто официальное обвинение – всё это звучало вполне правдоподобно. Но находились и такие, кто утверждал, что Цезаря видели на Форуме, переодетым; что Милон покончил с собой, и что Помпей убит группой заговорщиков-сенаторов во время заседания в выстроенном им театре. Я просто терялся, не зная, чему верить. Если в городе невозможно было рассуждать здраво, то вдали от города, среди заменявших точные сведения деревенских слухов и сплетен, в голове царил полный сумбур.

И однажды ясным утром мы пустились в обратный путь. Солнце пригревало уже совсем по-весеннему, так что мы даже скинули плащи. Мы рассчитывали добраться до Рима к полудню; но вскоре набежали тучи, и хлынувший ливень загнал нас в ту самую бовилльскую харчевню. Нам пришлось прождать несколько часов, пока дождь не прекратился. Лишь тогда мы смогли выехать. Солнце уже садилось, и удлиняющиеся тени предвещали скорое наступление сумерек, когда мы достигли гробниц, расположенных вдоль последнего перед въездом в Рим участка Аппиевой дороги.

Будь осторожен, минуя гробницу Базилиуса, гласит старинное напутствие. В тот раз мы были неосторожны, и это нам дорого обошлось.

Сама по себе бдительность может и не спасти; но она хотя бы даёт человеку возможность увидеть своего врага. Разгляди мы тогда своих врагов, всё пошло бы совсем по-другому. Или же наоборот, кончилось бы для нас раз и навсегда – если бы мы разглядели их слишком хорошо.

А так я всего лишь заметил нескольких оборванцев, которые сидели, привалившись к стене и надвинув капюшоны на самые глаза. По движению головы Эко я понял, что он также их заметил. Мы молча переглянулись и сочли их обычными пьяными бродяжками, между тем как они лишь ждали подходящего момента для нападения. Наверно, где-то на дороге ближе к Бовиллам дежурил их человек, который сообщил о нашем приближении. А может, они просто ждали здесь - час за часом, день за днём; сидели и ждали…

Сзади послышались быстрые шаги. Давус предостерегающе закричал. Я хотел обернуться, но что-то тяжёлое и мягкое обрушилось мне на голову – точно удар дубины, много раз обёрнутой плотной тканью. Пытаясь сохранить равновесие, я вцепился в повод, но меня рванули за левую ногу – и я вылетел из седла.

Падая, я увидел Давуса – он летел по воздуху, быстро-быстро перебирая руками и ногами, словно карабкался по невидимой садовой лестнице. Нож был у него в руке. Вероятно, обладая лучшей, чем мы с Эко, реакцией, он заметил нападающих и успел выхватить оружие, но конь его шарахнулся назад. Будь Давус более опытным наездником, он, возможно, сумел бы удержаться…

- Папа!

Я упал ничком на каменные плиты Аппиевой дороги и перекатился на спину, ища глазами Эко. Он ещё держался в седле; но люди в тёмных плащах окружили его и карабкались на его коня – точно конь и всадник были башней, на которую надо взобраться. Заметив боковым зрением надвигающуюся тёмную фигуру, я снова перекатился в сторону и наткнулся на что-то большое и тёплое. Давус. Он лежал навзничь, с закрытыми глазами, бледный и неподвижный. Правая рука всё ещё сжимала нож. Я вспомнил мёртвого Белбо на пороге своего дома…

- Папа! – снова закричал Эко. Крик перешёл в приглушённый, неразборчивый звук, точно Эко зажали рот.

Я потянулся за ножом Давуса. До чего же огромные у него пальцы! Наконец мне удалось разжать их. Ещё миг – и нож в моей руке…