Убийство на Аппиевой дороге (ЛП)

Домиций объявил результаты. Тридцать восемь судей высказались за то, чтобы признать Милона виновным; тринадцать – за то, чтобы оправдать его. Для Цицерона это был сокрушительный провал. Странно ещё, что набралось хотя бы тринадцать судей, высказавшихся за оправдание.

Я с удивлением ощутил что-то, похожее на сочувствие. По вине Милона мне довелось пережить самые страшные дни в моей жизни; он разлучил меня с родными; он обошёлся со мною, как со скотиной. Но в той вонючей яме я почувствовал, как ужасно сделаться изгнанником, навсегда оторванным от семьи и друзей, от родных мест, от всего, что близко, дорого и привычно, сознавая, что никогда не сможешь вернуться; что там, где ты родился и вырос, тебя не примут даже мёртвым, чтобы похоронить. По милости Милона мне довелось испытать отчаяние. Теперь же Милон был конченый человек. И подобно тому, как я почти жалел Цицерона, я почти сочувствовал Милону.

Всё было кончено. Милон поднялся среди ликующих воплей толпы и с каменным лицом прошествовал в свои закрытые носилки. Цицерон последовал за ним, глядя перед собой невидящими глазами. Вокруг носилок тотчас сомкнулись телохранители: к ним присоединились солдаты Помпея, дабы Милон мог беспрепятственно покинуть Форум.

Помпей может быть доволен. После того, как бесчинствующая толпа в первый день сорвала заседание суда, он сумел восстановить порядок, и никто не больше не посмел нарушить его. Теперь, когда Милон получил по заслугам, сторонники Клодия успокоятся. Самого Милона можно больше не опасаться; да и у Цицерона поубавится гонору, и он перестанет досаждать Помпею - по крайней мере, на некоторое время; так что у Великого появится возможность заняться сугубо городскими делами. Какого наказания заслуживают те, что подстрекали народ сжечь курию? Закон и порядок были необходимы Риму, как воздух; и похоже было, что теперь Рим их получит.

Питейные заведения должны были открыться сразу после окончания заседания суда. Сегодня в них наверняка отбою не будет от посетителей. Сторонники Клодия будут праздновать победу, сторонники Милона – топить в вине горечь поражения. Я счёл за благо поскорее вернуться домой и хорошенько запереть двери.

За ужином я рассказал домашним, что похитил нас Милон, и что Цицерон тоже приложил к этому руку. Эко ничуть не удивился. Бетесда и Менения пришли в ярость. Диана выбежала с плачем.

Милона уже наказал суд – наказал так, что дальше некуда; что же до Цицерона, то Бетесда пообещала наслать на него египетское проклятье. Я сам не знал, как следует поступить. Разумеется, всякое сотрудничество между нами отныне прекращено. Однажды я уже почти решил не иметь с ним больше никаких дел; теперь я зарёкся даже просто общаться с ним. Но похоже было, что кроме как отвернуться от него при встрече, я ничем не могу ему досадить.

Мы засиделись допоздна. Масло в светильниках почти догорело; рабы вновь наполнили их. За разговорами захотелось есть, и Бетесда распорядилась опять подавать к столу. Мы снова ели и разговаривали. В какой-то миг я почувствовал себя совершенно счастливым – под родным кровом, рядом со своими близкими, в самом сердце родного города и в полной безопасности. Может, и другие, сидя в своих домах, также испускают вздох облегчения?

Мир пережил потрясения; мир перевернулся с ног на голову. Суд вершился под надзором солдат; в республике был лишь один консул, чьи действия подозрительно смахивали на действия диктатора; а Цицерон – Цицерон! – стушевался и не сумел произнести речь – самую важную речь в своей жизни. Это были знамения, более важные и угрожающие, чем расположение светил и странные формации облаков – словом, те знамения, о которых говорят нам жрецы и предсказатели. Но теперь мир вернулся в нормальное положение. И сам я впервые за много дней ощутил под ногами твёрдую почву. С Милоном худо-бедно разобрались, так что теперь всё наверняка наладится. А как же иначе?

От Бетесды в этот вечер прямо-таки исходило сияние. Я понимал, что виною тому частично выпитое мною за столом, частично ощущение полного желудка. Глядя на неё в свете колеблющегося пламени светильников, я вдруг вспомнил о Диане. Она как выбежала из комнаты с плачем, так больше не показывалась. Я хотел послать за ней Давуса, но его нигде не было видно, и я решил сходить за дочерью сам.

Постучав в стену рядом с заменяющей дверь занавеской и не получив ответа, я подумал, что Диана спит, или, может, её нет в комнате. Но отодвигая занавеску, я уловил приглушённый шум. Диана как раз снимала с кровати покрывало. Увидев меня, она опустилась на кровать.

- Папа? Что ты здесь делаешь?

- Диана, только что ты плакала от жалости к нам с Эко. А теперь не рада меня видеть?

- Ну что ты, папа.