Убийство на дуэли

– Федор Степанович был добрейшей души человек, какие могли быть у него враги? – искренне удивился Алексей, устало махнув рукой, и вдруг в упор взглянул на меня. – А почему вы спрашиваете? Неужели вы думаете…

– Я ничего не думаю, – перебила я, однако по выражению лица Долинского я поняла, что он мне нисколько не поверил. – А можно узнать, почему вы ссорились с Федором Степановичем?

– Позвольте, – Алексей был искренне удивлен, или скорее, даже возмущен моим вопросом. – Вы решили устроить мне допрос?

– Ни в коем случае, – отрицательно покачала я головой. – Извините, но я действительно не имела права задавать столь бесцеремонные вопросы.

Алексей замолчал, потом встал и начал мерить шагами комнату.

Я продолжала сидеть на месте и не спеша пить свой кофе. Я ждала, так как чувствовала, что Долинский намерен мне сказать что-то очень важное. И предчувствия меня не обманули. Алексей внезапно остановился и уселся на свой стул.

– Это семейная тайна, но теперь уже не имеет смысла скрывать ее перед вами, так как за те несколько дней, что вы пробыли у нас, вы стали ближе любой родственницы и мне, и моей кузине. Софья Федоровна ждет ребенка, – выпалил он.

– Неужели, – я как можно правдоподобнее постаралась изобразить на своем лице величайшее изумление, так как признаваться в том, что я знаю эту «семейную тайну», мне не хотелось.

– Да, она ждет ребенка, – повторил Долинский. – Не спрашивайте меня, кто отец этого ребенка, я не знаю его, и это даже хорошо, так как он отказался жениться на Сонечке. Однако я был представлен другу этого, мягко говоря, нечистоплотного человека, князю Артемию Валерьевичу Бушкову. Именно он предложил Софье Федоровне скрыть позор и выйти за него замуж.

– Так это же прекрасно, – проговорила я, заранее уже зная, какой за этим последует ответ.

– Да, но и Бушков скрылся. Вот уже несколько недель он не появляется в этом доме, хотя раньше, по словам Сони, не проходило и дня, чтобы он не наведывался в Воскресенское, – Алексей замолчал, стараясь собраться с мыслями.

– Может быть, он болен? – я старалась говорить как можно безразличнее.

– Вряд ли. Но вернемся к тому, с чего начинали. Так вот, после того как Бушков исчез, а время, как вы сами понимаете, в сонечкином положении не терпит, я предложил дяде себя в качестве жениха моей кузины, потому что, признаюсь честно, я люблю Соню и мечтаю, чтобы она стала моей женой. Однако дядя воспротивился этому, он всегда был против внутрисемейных браков. Мы начали ссориться. Я пытался доказать, что наш с Соней брак будет единственным разумным решением в сложившейся ситуации. К тому же в этом случае позор, которому была подвержена Софья Федоровна, навсегда бы остался нашей семейной тайной, и никто никогда не узнал бы о нем. Признаюсь, наши ссоры порой доходили до непозволительной между родственниками брани. Один раз, теперь я вспоминаю это с большим стыдом, я чуть не ударил его. Да вы же сами, наверное, помните, ведь вы пришли тогда в гостевую.

Я кивнула, всей душой желая, чтобы мой собеседник выговорился передо мною, излил все, что накипело в его измученной душе. Почему-то в тот момент мне на ум пришли строки так любимого мною Михаила Юрьевича Лермонтова, которые, как мне казалось, вполне подходят к состоянию Алексея Долинского. А строки эти вот какие:

Мне грустно, потому что я тебя люблю,
И знаю: молодость цветущую твою
Не пощадит молвы коварное гоненье.
За каждый светлый день иль сладкое мгновенье
Слезами и тоской заплатишь ты судьбе.

Вот видите, уважаемый читатель. Даже будучи сыщиком, моя тетушка все равно оставалась женщиной в полном смысле этого понятия. А, как известно, сердце женщины в безграничной мере подвержено жалости и состраданию, особенно когда этого сострадания ждет молодой мужчина.

Я прервал повествование по той простой причине, что далее в романе родственницы идет добрый десяток страниц, на которых на французском и английском языках следуют философские размышления об отношениях между людьми, разбирается такое странное и в то же время прекрасное чувство человеческой души, как любовь. Но, позвольте, если бы я предоставил все это уважаемому читателю, то книга эта стала бы весьма похожа на какой-нибудь любовный французский роман девятнадцатого века, а это не вполне вписывается в общий стиль романа. Поэтому я пропускаю упомянутые выше страницы и продолжаю дальше.

После признания Алексея Долинского сердце мое прониклось к нему жалостью. Теперь я уже сама не могла поверить в то, что раньше подозревала этого несчастного человека в убийстве своего собственного дяди. Я поверила ему, мало того, я решила рассказать о своих подозрениях, касающихся смерти Федора Долинского.

– Мне кажется, ваш дядя умер не из-за несчастного случая, – осторожно начала я.

– Что? – Алексей посмотрел мне прямо в глаза, в которых было полное недоумение. – Что вы хотите этим сказать?