Убийство на Эйфелевой башне

— Собачья работа, — бормотал он, провожая глазами стайку элегантных пышногрудых дамочек и не без злорадства представляя, как корсажи натирают им тело. Зато у них была возможность пойти в буфет у фонтана, а ему приходилось часами торчать здесь с пересохшей глоткой и пустым желудком. Об обеде нечего было и мечтать, ибо празднества такого рода обычно длятся по полдня. Только он собрался смахнуть капельку пота, дрожавшую на кончике носа, как вдруг заметил азиата в котелке. Тот с опаской к нему приближался, и Майо ни на секунду не усомнился, что это дипломат из восточной делегации. Чужестранец протянул ему бумажку, на которой красовались иероглифы, Майо пропустил его, даже не разобрав, было ли там что написано по-человечески.

Кэндзи поклонился, спрятал в карман визитную карточку «Торгового дома Ханунори Ватанабэ», поставщика эстампов и сувениров с Дальнего Востока, и направился в лифт. Он прошел сюда легко, как нитка в игольное ушко.

Выскочив из фиакра на вершине Иенского моста, Виктор припустил к башне. У него пересохло в горле от страха. Он чувствовал, что вот-вот произойдет трагедия.

Не слушая несущихся вслед ругательств, Виктор локтями пробивал дорогу в человеческом море, сдерживаемом заграждениями на приличном расстоянии от входа. С гулом толпы смешивались нестройные голоса духовых инструментов — их настраивали музыканты оркестра. Три десятка республиканских гвардейцев обливались потом в униформах, обеспечивая безопасность и прокладывая дорогу официальным лицам. Задыхаясь, Виктор вбежал в тамбур, где приглашенные должны были предъявить входной билет. Размахивая приглашением Гувье, он ворвался в лифт и встал там, зажатый с одной стороны трубой, с другой — большим барабаном.

В маленькой комнатке на третьей платформе, перед зеркалом туалетной кабины завязывал галстук мужчина лет шестидесяти. Он неохотно облачился в редингот, нахлобучил цилиндр и, критически себя осмотрев, обругал всю эту церемонию, из-за которой в нестерпимую жару ему пришлось вырядиться чучелом гороховым. Увы, уклониться не было ни малейшей возможности. Он прошел в гостиную, обставленную диванами и креслами. Из фотографий и бумаг, разложенных на круглом столе, выбрал снимок, с которого сиял белозубой улыбкой человек цветущего возраста, и прочел надпись:

Дорогой друг, я весьма польщен возможностью чествовать Вашу башню с помощью фонографа, который мы установим под открытым небом, в трехстах метрах, чтобы запечатлеть последний залп пушки, которых ознаменует закрытие Всемирной выставки 1889 года. В ожидании этой памятной минуты я продолжаю исследования по усовершенствованию моего кинетографа. Как вам хорошо известно, жизнь изобретателя лишь на 1 % состоит из вдохновения, а на 99 % — из труда.

Искренне Ваш,

Томас Алва Эдисон

«Что до труда, тут я с ним согласен», — думал Гюстав Эйфель, положив снимок и выйдя на платформу, где его дожидался лифт.

Эстрада, задрапированная красным бархатом, возвышалась у входа во фламандский ресторан. Стояла такая жара, что выступавшие сокращали приветственные речи, чтобы сберечь силы для застолья, и энергично двигались к рядам стульев, но путь им преграждали лакеи в зеленых ливреях, — места предназначались для официальных лиц. Раздавались протестующие возгласы, в толпе возмущались, шелестели дамские юбки, а чуть поодаль зеваки от души посмеивались над этим, с позволения сказать, светским обществом.

— Графиня де Салиньяк с племянницей, эта девица — очень хорошая партия, — говорил один.

— Партия, может, и хорошая, но с виду — натуральная деревенщина! — отвечал другой.

— А вон тот яйцеголовый, что вытирает лысину, сняв цилиндр, — герцог Фриульский!

— А эта длинная, вылитая коза — Бланш де Камбрезис.

— А вот ее подружка, Адальберта де Бри, эта, говорят, похоронила трех мужей!

Виктор пробрался к самому подножию эстрады. Сверля взглядом толпу, он уже отчаялся найти ту, кого искал. Вдруг он увидел маргаритки среди угольно-черных цилиндров. Склонившись над блокнотом для эскизов, Таша лихорадочно водила по бумаге угольным карандашом. Неподалеку от нее тихо шептались Мариус Бонне, Эдокси Аллар и Антонен Клюзель. Виктор двинулся к ним. Внезапно его внимание привлек человек, который держался позади редакции «Пасс-парту», в самом углу ресторана, под гирляндами знамен, подвешенных на стенах с помощью деревянных панелей. Его галстук, завязанный бантом поверх рубашки, нелепым пятном выделялся среди темных рединготов.

Виктор медленно попятился. Щеголять в таком галстуке розового шелка способен только один человек: Кэндзи Мори.

Кто-то выкрикнул его имя:

— Мсье Легри! Э-ге-гей, мы здесь!