Убийство на кафедре литературы

— Их было трое парней, разумеется, евреев. Один из этих троих уехал в Палестину с родителями в середине тридцатых. Он тогда был младенцем. Его мать сильно тосковала по России и, убедившись, что в Палестине невозможно осуществить идеалы, к которым она стремилась, вместе с мальчиком вернулась в СССР. Это было после войны, до создания нового сионистского государства. Решила вернуться — и все тут. Толи русская армия-победительница ее манила, то ли Сталин — один Бог знает, что тянуло ее обратно. Теперь мы стали умнее, и нам трудно понять, что так влекло ее туда. (Смех.) Ее сыну исполнилось тогда четырнадцать, это были считанные случаи, когда евреи из Палестины возвращались, каждый такой случай — отдельная история. Почти все они раскаялись. Ну вот, она взяла сына с собой, и они несколько лет жили в Москве. И когда ему исполнилось восемнадцать, он с двумя сверстниками решил перейти границу, чтобы попасть в Израиль. Это было незаконное дело, как вы знаете. (Глубокий вздох.) Среди этих троих был и Анатолий Фарбер, который так вас интересует, он — главный герой нашего рассказа. Тогда в России уже не существовало никакого еврейского образования. Это частично объясняет стремление Фарбера попасть в Израиль, но никак не объясняет того влияния, какое он оказывал на Бориса. Наш друг Борис — это и есть мой герой, он пробыл почти тридцать пять лет в советских тюрьмах и лагерях, заработал там диабет, болезнь почек и бог знает что еще.

Это чудо, что он вообще выжил.

Они прибыли в Батуми, намереваясь переправиться в Турцию. Там их и схватили — третий их предал. По фамилии Духин. Когда Борис был уже у меня дома и по ночам трясся в лихорадке, он все вспоминал Духина. Он даже не пытался найти его, освободившись. Иди пойми его.

Семь лет они сидели вместе, ваш Анатолий и мой Борис, — три года во внутренней тюрьме на Лубянке, два года — в лагере в Мордовии и еще два — в лагере на Магадане. Там надо было быть послушными и работать в поте лица. Я не буду сейчас рассказывать о всех страданиях, которые они перенесли. Может, вы читали Солженицына, «Один день Ивана Денисовича», «Архипелаг ГУЛАГ». Там говорится о Магадане. Но подробности вам сейчас не важны. Там, в Магадане, Анатолий умер. От чего? От воспаления легких. Это немудрено — ведь в лагерях был голод, тяжелая работа, издевательское лечение. Уже существовали антибиотики. Но там их не было. Я многие годы боролся не только за то, чтобы людям давали возможность выехать, но и чтоб давали возможность выжить. Нельзя сказать, что Анатолий Фарбер был настоящим диссидентом. Он просто хотел вернуться в Израиль. Диссидентом он стал уже в лагере. Ведь им дали сначала пять лет, а потом добавили еще пять — вот в эти годы Фарбер и умер. Статья 58/10. Очень распространенная статья — антисоветская агитация. Власти сами решали, что значит «антисоветская агитация». Вот такая история. А Борис мой продолжал мытарствовать по лагерям и тюрьмам. И в конце концов я сумел его вытащить оттуда. Не спрашивайте, как мне это удалось, но я привез его сюда, к себе, и сейчас он на лечении, под постоянным врачебным наблюдением. Он, разумеется, хотел в Израиль, но в его состоянии — сомневаюсь, что он бы доехал. Английский у него ломаный, так мы разговариваем на идише и немного по-русски. А с парнем, который был здесь полгода тому назад — вы сказали, что он погиб при подводном плавании, — он всю ночь проговорил на иврите.

Михаэль сидел в своем гостиничном номере, переводя монолог адвоката с кассеты. Затем прекратил записывать и стал слушать голос, раскрывающий причины гибели Идо.

Американский адвокат Макс Левенталь рассказывал потрясающую историю, которая послужила причиной убийства Идо и Тироша. Несколько раз в записи повторилось слово «девестейтинг», Михаэль нашел его в словаре — «убийственный, разрушительный».

Михаэль сидел за столом в просторной, окрашенной в белый и коричневый цвета комнате гостиницы «Керолайна Инн», рядом с кампусом и больницей. Его отвезли в этот дом в Чепел-Хилл после того, как он взял подписи под свидетельскими показаниями Макса Левенталя и больного Бориса Зингера в присутствии двух полицейских, которых для такого случая пригласил Левенталь. Адвокату Левенталю не нужно было долго объяснять, насколько Михаэлю важны свидетельские показания Бориса. Правда, Макс выразил сомнение, признает ли суд показания Бориса, тем более что полицейские не понимали ни слова из того, что он говорил. Левенталя они еще кое-как понимали — отдельные слова на английском, однако библейский иврит Зингера понять не могли.

Запись кончилась.

Михаэль Охайон выглянул в окно, выходящее на улицу. Город был тих и спокоен. В Нью-Йорке, жаловался Шац, даже на двенадцатом этаже слышен шум машин, а сюда доносился стрекот кузнечиков. В комнате работал кондиционер. Михаэль распахнул окно и вдохнул влажный тяжелый воздух, напоенный сладковатым ароматом магнолий. За окном, казалось, простирался бескрайний лес, среди которого то здесь, то там были разбросаны отдельные строения и были проложены узкие дорожки.