Убийство на кафедре литературы

— Послушай, я с ним был чистых сорок часов за последний месяц. Он в полной отключке. Я такого в жизни не видел. Ты же сам это знаешь, слушал записи допросов. До него невозможно достучаться. Ты говоришь, говоришь, а он словно бы вообще отсутствует.

— Есть способ его расколоть, — сказал Михаэль, — и я намереваюсь это сделать. Но не просите у меня объяснений заранее, дайте мне шанс.

— И все-таки скажи, — запротестовал начальник полиции округа, — ты будешь говорить с ним о его жене, да? Или о чем-то другом?

Белилати энергично кивнул, воздел голову к потолку:

— И все-таки, что ни говори, быть не может, чтобы вся эта история не произвела на него впечатления. Со всеми твоими теориями, Михаэль, не может быть, чтобы человек…

— Ладно, приведи его, посмотрим, — сказал Михаэль, игнорируя критические взгляды присутствующих.

Арье Леви выразил всеобщее недоумение:

— Я не знаю, какие доказательства ты хочешь от него получить, но мне нужно, чтоб он полностью сломался! Никаких нежностей! Думай о суде, а не об университетских премудростях!

Начальник вышел из кабинета.

Михаэль взглянул на Шауля, который готовил магнитофон для записи.

— Нельзя ничего пропустить, — сказал Белилати. Он почувствовал, как весь следственный отдел превратился в одно большое ухо.

Михаэль включил запись. В комнате раздался дрожащий, нервный, хриплый голос Бориса Зингера. Тувье скрестил руки на груди, однако было видно, что он дрожит всем телом. Он слушал запись и все больше бледнел. Когда послышались стоны больного и его вопрос: «Да как же вы можете?!», отозвавшийся эхом по всему зданию полиции, Михаэль откинулся назад, взглянул в лицо Тувье Шая и понял, что так он ничего не добьется.

— Вот видите, — сказал следователь после долгого молчания, — я теперь знаю всю историю.

— Какую? — Тувье сжал губы.

— Как только у меня появились доказательства, я стал думать о мотивах убийства. После беседы с Зингером я спросил себя: «Кто более всего задет этой историей с плагиатом, ложью Шауля Тироша? Кто мог быть задет этим до такой степени, что вспышка гнева привела его к убийству?» Вы, подумал я, вы принесли свою жизнь в жертву Тирошу, и не только свою, но и жизнь вашей жены. Вы как личность перестали существовать на его фоне.

Михаэль собрал лежавшие на столе бумаги в аккуратную стопку. Он ждал реакции, но Тувье продолжал молчать.

— Я знаю, что Идо Додай говорил с вами и дал вам прослушать кассету своей беседы с Зингером. И я представляю себе, что вы чувствовали после беседы с Идо. Когда выяснилось, что Идо убит, вы знали, кто это сделал. Вы хорошо знали, что Идо говорил с Тирошем, что между ними возникла ссора, но это стало вам известно лишь вечером, после семинара. Эта история сломала Идо, но не вас. Только вы и Идо знали о плагиате. И это — отправная точка, объясняющая оба убийства. Плагиат. В разговоре с Идо Тирош все отрицал, утверждая, что любой сумасшедший может сказать такое. Идо обратился к вам, чтобы вы помогли ему с доказательствами. Ведь не каждый день обнаруживается, что лауреат премии Президента страны — вор и фальсификатор.

Михаэль осторожно взглянул на стопку бумаг. Тувье смотрел на следователя молча.

— Несколько лет тому назад я познакомился с одной девушкой, которая изучала философию, — сказал Михаэль.

Тувье взглянул на следователя.

— Эта девушка, — Михаэль подчеркивал каждое слово, — изучала Канта, она очень любила Канта. Ничего не скажешь, он был великий человек, а?

Тувье взглянул на следователя с удивлением и слабо кивнул.

— Философия Канта тут ни при чем, — Михаэль посмотрел по сторонам, — я говорю это в связи с вашим делом.

— Я понимаю, — сказал Тувье с оттенком недоверия.

— Эта девушка однажды постучалась ко мне и с рыданиями объявила, что Кант-то был прав, вещи в самом деле существуют сами по себе, они по сути своей непознаваемы. Вам понятна такая реакция?

Ошибиться было невозможно: на лице Тувье появилось новое выражение, смесь смущения и растерянности, он заерзал.

— Так до меня дошло, — осторожно продолжал Михаэль, пытаясь сохранить дружеский тон, лишенный драматизма, — что есть люди, которые принимают близко к сердцу философские идеи. Настолько, что эти идеи определяют все их поведение, их жизнь.

Тувье молчал, однако Михаэль не сомневался, что он внимательно слушает каждое слово.

— Вам это близко, — сказал Михаэль, — но я тогда подумал, — может, она просто помешалась или…

— Нет, она не помешалась, — уверенно заявил Тувье. Его тон был даже более уверенным, чем когда он выступал на семинаре. Михаэль видел это на видеозаписи.

— И я себя спрашиваю — Михаэль почувствовал сухость во рту, — может, вы тоже помешались…

Бледные щеки Тувье залились румянцем, губы задрожали.

— Понимаете, — Михаэль подался к нему, — я пытаюсь разобраться в чувствах человека, который отдал себя, всю свою жизнь, даже свою жену другому человеку и остался у разбитого корыта. Я думаю, что от этого можно сойти с ума. Утратить контроль над своими действиями.

— Глупости, — гневно отрезал Тувье, — вы говорите глупости.