Убийство на пивоварне

— Что и требовалось доказать, — с триумфом заявил Найджел. — Если бы этот маленький предмет уронили здесь днем в четверг, то к утру пятницы он весь покрылся бы инеем. Но эта штуковина не была им покрыта. Из этого следует, что она попала сюда позже — или в течение ночи с четверга на пятницу, или в пятницу утром.

— Совсем необязательно это должно к чему-то привести. Возможно, кто-то из работников обронил осколок в пятницу, перед тем как вы сюда пришли.

— Прошу вас, еще раз взгляните — это кусочек, отколовшийся от чего-то. Вопрос — от чего?

Инспектор Тайлер поднес фрагмент к глазам и начал тщательно его рассматривать. На нем были четкие линии — часть какого-то узора, — вырезанные на плотной темно-зеленой поверхности. Инспектор с минуту попыхтел, затем объявил:

— Кажется, я понял. Это фрагмент кольца-печатки. Но…

— Точно! И он мог отколоться при применении силы его владельца. Например, от удара кулаком по рефрижератору. Печатка треснула, и этот кусочек от нее упал поверх образовавшегося в бороздке инея…

— Но, будь я проклят, сэр, люди не заходят сюда, чтобы колотить кулаками по рефрижераторам.

— Это уж точно. Волтузить рефрижераторы — признак плохого тона. Это я так, к слову. Но во время драки, да еще в темноте, кто-то мог промахнуться, по ошибке врезать по холодильнику…

— Гм. Что-то в этом есть. Я займусь осколком. Хотя владелец кольца наверняка избавится от него, как только обнаружит, что камень раскололся. Во всяком случае, этот кусочек не от кольца мистера Юстаса Баннета — то целехонькое.

— Хочу подсказать, что в колледже Геральдики, возможно, окажутся в состоянии воссоздать по осколку монограмму в целом. А если она вам станет известна, то вы выйдете и на убийцу.

— Сначала мы глянем на осколок под микроскопом, сэр, — отозвался инспектор, пристально вглядываясь в стенку рефрижератора. — Вот небольшая зазубрина прямо над тем местом, где вы нашли этот кусочек. Выглядит совсем как свежая. Гм. Четыре фута, шесть дюймов от пола. Это приблизительно та высота, куда вы угодили бы кулаком, если бы метились в челюсть мужика ростом с Баннета.

Найджел отрешенно глядел себе под ноги.

— Я вот раздумываю над тем, почему планы убийцы пошли насмарку, — произнес он.

Глава 10

Губы, что прикасались к спиртному, никогда не коснутся моих губ.

Баллада о трезвости XIX века

Найджел все еще пребывал в состоянии абстракции, когда после ленча вернулся в полицейский участок. Это можно было приписать двум порциям ростбифа, трем кускам сливового торта, полной тарелке сыра и печенья, которые он съел у Каммисонов, пока те со всевозрастающим восхищением за ним наблюдали.

— Ты знаешь, — предостерег его Герберт, — недалеко и до беды, если будешь поглощать столько пищи. У меня был случай не так давно…

— Меня не это волнует, — перебила его София. — Меня тревожит наша кладовка. Перед следующим визитом Найджела придется сделать к ней пристройку.

— Гм. Какая вкуснятина этот сыр. Можно мне еще немного?

— Было бы интересно измерить твое кровяное давление на этой стадии, — заметил доктор.

— Боюсь, на ужин ничего не останется, — притворно посетовала София.

— Да что вы? Неужто в самом деле ничего? Послушайте, тогда позвольте мне пригласить вас в ресторан, — предложил Найджел в искреннем порыве.

София засмеялась:

— Нет, все в порядке! Что-нибудь все вместе наскребем. Знаете, вы такой смешной. Но милый.

— Спасибо!

— Ты специально так плотно подкрепился или просто из принципа? — поинтересовался доктор Каммисон.

— Ну, и то и другое сразу. Гениальные люди обычно славятся отменным аппетитом. А также я собираюсь взять интервью у мисс Меллорс. Что вы думаете о ней? — спросил он в лоб у Софии.

— Кто, я? — С очками в роговой оправе София выглядела величавой и чуть обеспокоенной, как сова, осаждаемая синицами. — Ну, она достаточно мила, хотя и резковата. Думаю, ей не чужда сентиментальность на старый манер, но она этого стыдится — отсюда и ее замашки майора. Я не удивилась бы, если бы узнала, что на сердце она таит скрытую печаль.

— Дорогая, тебе ли говорить о ней как о сентиментальной особе? — вставил Герберт.

— Я даже скажу больше. У нее очень доброе сердце, а у таких грубоватых с виду добрых душ всегда есть тайные печали — в книгах, во всяком случае.

— Ах, в книгах!

— Книги — вещь хорошая, — вмешался Найджел, — если не давать им власти над собой. Вы, случайно, не желаете проговориться, что Джо Баннет и есть та самая тайная печаль мисс Меллорс?

София рассмеялась:

— Джо? О боже! — И, немного помолчав, рассудительно добавила: — Джо, что ж, может быть, если вникнуть. Она смотрит на него преданно, как собака. И опекает его как мать: ходит в дом, прибирается там, топит перед его возвращением из плавания. Они ведь живут почти дверь в дверь.

— И сейчас живут?

— Послушай, Найджел, к чему ты клонишь? — не выдержал Герберт.

— Сам не знаю толком. Правда, не знаю. Жду озарения свыше. А носил ли Джо Баннет кольцо-печатку?

— Нет. По крайней мере, я никогда не видел. А ты, Софи?

— Нет.