Убийство на поле для гольфа

Что она имела в виду? Возможно, она знает больше, чем мы предполагаем? Она утверждает, что ей ничего не известно о таинственном поручении, которое доверил сыну ее муж. Но на самом деле так ли она несведуща, как притворяется? Не могла ли она пролить свет на тайну, если бы захотела, и не было ли ее молчание частью тщательно продуманного и подготовленного плана?

Чем дольше я об этом думал, тем больше убеждался, что прав. Мадам Рено знала больше, чем рассказала. Ее выдало удивление при виде сына. Я был убежден, что она знает если не убийц, то, по крайней мере, мотивы убийства. Но какие-то очень веские соображения заставляют ее молчать.

— Вы так глубоко задумались, мой друг, — заметил Пуаро, прерывая мои размышления. — Что это вас так заинтриговало?

Я рассказал о своих выводах, хотя и предполагал, что Пуаро может посмеяться над моими подозрениями. К моему удивлению, он задумчиво кивнул.

— Вы совершенно правы, Гастингс. С самого начала я был уверен, что она что-то скрывает. Сначала я подозревал, что она если не инсценировала, то по крайней мере потворствовала преступлению.

— Вы подозревали ее? — воскликнул я.

— Ну разумеется. Фактически она получает огромную выгоду от нового завещания. Она — единственная, кому оно выгодно. Поэтому с самого начала я обратил на нее особое внимание. Вы, может быть, заметили, что при первой возможности я осмотрел кисти ее рук. Мне хотелось убедиться, не сама ли она засунула себе в рот кляп и связала себя. Но, увы, я сразу же увидел, что веревки были так туго затянуты, что врезались в тело. Это исключало возможность совершения ею преступления в одиночку. Но все еще оставалась возможность, что она потворствовала преступлению или подстрекала к нему и у нее был сообщник. Более того, ее рассказ был мне необычайно знаком: мужчины в масках, которых она не могла узнать, упоминание о «секретных бумагах» — все это я слышал или читал раньше. Еще одна маленькая деталь подкрепила мое убеждение, что она не говорит правды. Наручные часы, Гастингс, наручные часы!

Снова наручные часы! Пуаро с любопытством разглядывал меня.

— Вы чувствуете, мой друг? Вы понимаете?

— Нет, — раздраженно ответил я, — не чувствую и не понимаю. У вас всегда эти запутанные загадки, которые вы не желаете объяснять. Вам всегда нравится до последней минуты что-то скрывать.

— Не злитесь, мой друг, — с улыбкой сказал Пуаро. — Если хотите, я объясню. Но ни слова Жиро, договорились? Он обращается со мной как с выжившим из ума стариком. Но посмотрим! Для пользы дела я дал ему совет. Если он не воспользуется им, это его дело.

Я заверил Пуаро, что он может положиться на мое молчание.

— Хорошо! Тогда давайте пользоваться нашими серыми клеточками! Скажите, мой друг, когда, по-вашему, произошла трагедия?

— Как когда? В два часа или что-то около этого, — удивленно ответил я. Помните, мадам Рено сказала, что слышала два удара часов, когда эти люди еще находились в комнате.

— Именно. И на основании этого вы, следователь, Бекс и все остальные без дальнейших расспросов определили время преступления. Но я, Эркюль Пуаро, говорю, что мадам Рено лжет. Преступление произошло по крайней мере двумя часами раньше.

— Но врачи…

— Они объявили после обследования тела, что смерть наступила от семи до десяти часов назад. Мой друг, по каким-то причинам убийцам было крайне необходимо создать впечатление, что преступление произошло позже, чем на самом деле. Вы читали о разбитых вдребезги часах и будильниках, фиксирующих точное время преступления? Чтобы время было определено не только на основании показаний мадам Рено, кто-то передвинул стрелки наручных часов на два часа и изо всех сил ударил их об пол. Но, как это часто бывает, он не достиг цели. Стекло разбилось, а механизм часов не пострадал. Со стороны убийц это было самым опрометчивым шагом. Потому что он дает основание предположить, во-первых, что мадам Рено лжет и, во-вторых, что преступникам было необходимо изменить время преступления.

— Но какие могут быть для этого причины?

— О, в этом все дело, вся тайна. Пока что я не могу этого объяснить. Мне пришла в голову только одна мысль, которая может иметь к этому отношение.

— И что это за мысль?

— Последний поезд отходит из Мерлинвиля в семнадцать минут первого.

Медленно я начал догадываться.

— Значит, если преступление произошло двумя часами позже, любой уехавший на этом поезде обладает безукоризненным алиби!

— Прекрасно, Гастингс! Вы попали в точку!

Я вскочил.

— Мы должны навести справки на станции! Наверняка они заметили двух иностранцев, уехавших на этом поезде! Мы должны сейчас же пойти туда!

— Вы так думаете, Гастингс?

— Конечно. Пойдемте же.

Пуаро охладил мой пыл, прикоснувшись к моей руке.

— Пожалуйста, идите, если хотите, дружище, но не вздумайте там говорить о приметах двух иностранцев.

— О-ля-ля, неужели вы верите вздору о людях в масках и всей этой истории?

Его слова привели меня в такое замешательство, что я просто не знал, что ответить. А он неторопливо продолжал: