Убийство на поле для гольфа

Понимаете теперь, как некстати появилась девушка, которую зовут Белла. Малейшая задержка могла оказаться роковой. Однако мосье Рено удалось быстро спровадить ее. Теперь за дело! Он оставляет парадную дверь приоткрытой, чтобы думали, что убийцы ушли через дверь. Потом связывает жену и затыкает ей рот. На этот раз он постарался не повторить ошибку, которую совершил двадцать два года назад: тогда он слишком слабо затянул веревки и навлек тем самым подозрение на свою сообщницу. Однако версия, которую он сочинил в тот раз и которую так хорошо затвердила с его слов мадам Рено, по существу, не претерпела никаких изменений, что лишний раз доказывает, сколь стоек стереотип мышления. Ночь стоит прохладная, и он прямо на нижнее белье накидывает плащ, который собирается бросить в могилу вместе с покойником. Он вылезает в окно, тщательно разравнивает землю на клумбе – кстати, это одна из главных улик против него. Затем идет на пустынное поле для гольфа и принимается рыть могилу… И тут…

– Что?!

– И тут, – хмуро сказал Пуаро, – его настигает возмездие, которого ему так долго удавалось избегать. Таинственная рука наносит ему удар в спину… Теперь вы поняли, Гастингс, почему я все время говорю о двух преступлениях. Первое преступление, которое мосье Рено, в своей самоуверенности недооценив меня, рискнул предложить мне расследовать, можно считать, раскрыто. Однако за ним кроется еще одно, более загадочное преступление. И распутать его будет чрезвычайно трудно, ибо преступник – в сообразительности ему не откажешь! – ухитрился воспользоваться тем, что было уже подготовлено самим мосье Рено. Вот в этом втором, невероятно запутанном, я бы сказал головоломном, деле еще предстоит разобраться.

– Потрясающе, Пуаро! – воскликнул я. – Вы просто неподражаемы. Уверен, то, что вы сделали, не по плечу ни одному сыщику на свете!

Думаю, мое восхищение польстило ему. Во всяком случае, мне показалось даже, что он смущен – чуть ли не впервые в жизни.

– Бедняга Жиро, – сказал он, стараясь – впрочем, без особого успеха – казаться скромным. – Правда, в тупости его не обвинишь. Просто ему сильно не повезло пару раз. Например, черный волос на черенке ножа, с которым Жиро, мягко говоря, попал пальцем в небо.

– Признаться, Пуаро, я до сих пор не пойму, чей же это волос.

– Как чей? Ну конечно же, мадам Рено. Этот, казалось бы, пустяк сыграл с Жиро злую шутку. У мадам Рено были темные волосы с проседью, помните? И только потом она сразу вся поседела. Окажись на черенке ножа не черный, а седой волос, Жиро хоть из кожи вон лезь, не сумел бы убедить себя, что это волос с головы Жака Рено! Ну и так далее… Факты, как всегда, подгоняются под готовую теорию.

– Не сомневаюсь, что мадам Рено, придя в себя, заговорит, – продолжал Пуаро. – Ей и в голову не приходило, что в убийстве могут обвинить ее сына. Ведь она была уверена, что он уже в море, на борту «Анзоры». Ah! Voilà une femme[75], Гастингс! Какая воля, какое самообладание! Только однажды она допустила промах. Когда мосье Жак неожиданно вернулся, у нее вырвалось: «Впрочем, теперь уже все равно». Никто ничего не заметил, ее словам просто не придали значения. Какую страшную роль пришлось ей играть! Бедная женщина! Представьте себе, какой удар ее постиг, когда вместо бродяги она увидела бездыханное тело мужа, который, по ее представлениям, уже должен был быть далеко от Мерлинвиля. Неудивительно, что она потеряла сознание! А потом, сраженная горем и отчаянием, как самоотверженно играла она свою роль и какая мука, должно быть, терзала ее! Ради сына она не сказала ни слова, чтобы помочь нам напасть на след настоящих убийц. Никто не должен знать, что Поль Рено и преступник Жорж Конно – одно и то же лицо. А какому тяжкому и горькому испытанию она подвергла себя, когда признала, что мадам Добрэй, возможно, была любовницей ее мужа. Ведь малейший намек на шантаж – и могла раскрыться страшная тайна. А как великолепно она держалась на следствии! Помните, мосье Отэ спрашивает, не омрачено ли прошлое ее мужа какой-нибудь тайной. А она отвечает: «Нет, мосье, ничего романтического, я уверена». Вы помните этот печально-снисходительный тон, эту чуть заметную насмешливую улыбку. Мосье Отэ даже стало неловко. Он понял, как глуп и неуместен его вопрос, как отдает он дешевой мелодрамой. Да, мадам Рено замечательная женщина! Правда, любила она преступника, но сколько истинного благородства было в этом чувстве!

Пуаро погрузился в размышления.

– Еще один вопрос, Пуаро. При чем здесь кусок свинцовой трубы?