Убийство на Потомаке

По завершении образования в Америке ему предстояло вернуться в Китай. Но после получения им звания доктора экономических наук Гарвардского университета Тирни определил его на работу к своему близкому другу, банкиру Сэму Танклофу. Суню не потребовалось и года, чтобы прослыть у Танклофа финансовым магом. Банкир часто признавался: «Без него я не провожу никаких финансовых операций. Он знает такие способы делать деньги, которые еще и не изобретены».

Тирни не только помог Суню остаться в Америке, он официально усыновил его. Сунь рассказал своему богатому покровителю, что у него мало причин возвращаться в Китай. По его словам, единственным здравствующим родственником там оставался его старший брат Джон, деятельность которого была связана с драгоценными камнями. Они не виделись уже много лет.

Джемисон внимательно посмотрел на братьев и сестру. Чип и Сюзен внешне мало походили друг на друга. Чип унаследовал от отца тонкие черты лица, орлиный нос, твердо очерченный рот и высокую стройную фигуру. Сюзен немногим уступала брату в росте, но в ее фигуре ощущалась какая-то мужская угловатость. Черты лица были грубоваты, рот — чересчур мал для широкого лица, крупные зеленые водянистые глаза оттеняли широкие темные брови. Нельзя сказать, что она совсем была лишена привлекательности, ей просто недоставало утонченности, отличавшей ее отца.

У Суня, естественно, не могло быть внешнего сходства с Венделем и Мэрилин Тирни. Но Джемисон решил, что Сунь в отличие от Сюзен был больше удовлетворен тем, что принадлежит к семье Тирни. Он не уступал Чипу в росте, но отличался крепостью сложения. Одежда сидела на нем великолепно, чувствовалась искусная рука портного Тирни. Беньчонг аккуратно зачесывал назад свои черные как смоль волосы. При ярком свете на его круглых щеках просматривались следы от юношеских угрей.

Джемисон наблюдал за Сунем и Сюзен и спрашивал себя об их отношениях. Иногда они обменивались взглядами, которые наводили на мысль, что их связывает нечто большее, чем чувства названых брата и сестры. Ничего существенного, что могло подкрепить его предположение, он не знал, но Монти Джемисон считал себя человеком проницательным, способным разглядеть то, что было скрыто от других. Подобные мысли он не высказывал никому, даже близким друзьям. Но это наблюдение, как и многие другие, он решил подробно записать в один из дневников, которые надеялся когда-нибудь опубликовать, в традициях своего литературного кумира Эдмунда Уилсона.

— Мы можем идти? — спросила Терри у Чипа. Она была прелестным созданием, правда, с довольно пышными формами, подходящими скорее крупной женщине. В своем дневнике Джемисон отметил, что Терри являлась представительницей современного поколения, пытающегося все рассчитать и обо всем судить, но, в свою очередь, ничем особенным не выдающегося.

«Она привлекает тех молодых людей, которые довольствуются кисловатыми леденцами, предпочитая их сладкому шоколаду», — записал Джемисон, радуясь удачной метафоре.

— Да, мы сейчас уходим, — ответил Чип Тирни. Терри деланно вздохнула и надула губки, видимо, это у нее было хорошо отрепетировано.

В зал вернулся режиссер Сеймур Флетчер и хлопнул в ладоши, давая понять, что продолжается репетиция пьесы об убийстве Филипа Бартона Ки конгрессменом Дэниелом Сиклсоном, совершенном 2 февраля 1859 года.

— Перед тем как мы продолжим, — сказал Кларенс, игравший Баттерворта, — не могли бы мы уточнить детали моего поведения в этой сцене?

— А что там неясного? — спросил Флетчер.

— Дело в том, что я не вполне уверен в мотивах моего поведения. Я хочу сказать, что я находился в комнате с Сиклсом, когда он выглянул в окно и увидел Ки, подающего Терезе условный знак платком. Сказал ли мне Сиклс, посылая задержать Ки, что собирается взять пистолет, или все произошло случайно?

— А какая разница? — спросил Флетчер.

— Для меня это различие очень существенно, — ответил Кларенс. — Ты сказал, что в моих словах должны чувствоваться волнение и тревога. А почемуя веду себя именно так, если мне неизвестно, что Сиклс собирается убить Ки. Если же я об этом знаю, это придает соответствующую окраску моему поведению и словам.

— Мы поговорим об этом позднее, — сказал Флетчер. — Прошу всех занять свои места. Давайте еще раз пройдем сцену убийства. А ты, — обратился он к Карлу-Ки, — не делай вид, будто тебя изрешетили пулями из пулемета. Он ранил тебя в плечо, а потом выстрелил в грудь. И не маши руками, как раздавленный жук. — Он повернулся к Стюарту. — А ты не забудь сказать: «Ки, ты осквернил мое ложе и должен умереть».

— Дом, конечно же, дом. Может быть, мы наконец продолжим.