Убийство на улице Длинной или Первое дело Глюка

Хотя – имел Акинфий Мефодьевич рацию, ой, как имел: следователь, назначенный судом для дознания обстоятельств злодеяния, вчера так и не появился, а участковый пристав уже четвертый день хворал. Константину Аркадьевичу пришлось вести дело самому, и пока что без особого успеха – околоточным надзирателем он стал совсем недавно, в тонкости сыска посвящен пока еще не был: вот тут бы судейскому и приехать! Или же Акинфию Мефодьичу ему помочь! И ах, как бы помощь эта пригодилась!..

Но нет, не помогал Акинфий Мефодьевич Заславскому ни советом, ни подсказкой; так что полицейский розыск убийцы девицы Рено застрял пока что на той стадии, когда наиболее подозреваемые из возможных злодеев задержаны, а доказательств их виновности никаких. И где оные доказательства, и как их выискивать Константину Аркадьичу – непонятно. Константин Аркадьич вчера даже в вечерней молитве просьбу высказал, чтобы или участковый пристав поскорее выздоравливал (на что, впрочем, надежды было мало, потому как пребывал Петр Прокопьич в жестком запое, а из запоя он никогда прежде трех недель не выходил), либо же кто постарше чином появился, и заботу с него, с Константина Аркадьича, снял.

И вот, в ответ на его мольбы, дверь распахнулась, и вошли…

Впрочем, нет, сначала не вошли, да и дверь не распахнулась, а слегка – щелью – приотворилась. В щель просунулась усатая голова городового Прыща.

— Тут, — сказал Прыщ шепотом, — из прокуратуры приехамши. Участкового пристава спрашивают, или кто делом об убийстве мамзели с Цванцигеровой дачи занимается…

И вот теперь – не успел Константин Аркадьевич ответить, что пусть войдут, – голова Прыща исчезла, и дверь распахнулась и вошли…

Но тут надобно несколько прерваться, чтобы объяснить обстоятельства, которые привели вошедших этим жарким утром в Фонтанский полицейский участок. Впрочем, только одного из них, поскольку второй – товарищ прокурора – явился сюда по долгу службы.

Глава промежуточная, особенного отношения к фабуле не имеющая.

Собственно, обстоятельство было единственным – утренний разговор между мадам Глюк, Катериной Ивановной, и взрослым сыном ее, Феликсом Францевичем.

Утром двадцать девятого июня Феликс Францевич Глюк спокойно завтракал и почитывал утренние газеты. Газеты сообщали пикантные подробности дела об убийстве мадемуазель Рено, скромной гувернантки.

Скромная гувернантка, как заявляла одна из газет ("Листок"), состояла в преступной связи с учителем, служившим в той же семье, студентом Г., и зарезана последним в порыве страстной ревности. Студента застали на месте преступления в состоянии полной прострации и с мясницким ножом в окровавленных руках.

Нет, утверждала другая газета ("Бульвар"), вовсе не студент убил скромную гувернантку, а лакей вместе с горничной, состоявшие в преступной связи, от которой горничная родила младенца. Под покровом ночи преступная мать пыталась закопать плод греха, невинное дитя (живьем – sic!) в огороде, но была застигнута покойной, мадемуазель Рено. Пытаясь избавиться от свидетельницы своего злодеяния горничная задушила гувернантку, а сообщник горничной, лакей, ударил несчастную по голове, размозжив ей череп.

А вот "Южные вести" отрицали наличие каких бы то ни было преступных связей, зато садовник на даче, где было совершено преступление, оказался (по их версии) маньяком, оглушившим несчастную ударом по голове, после удушившим ее и приступившим уже к расчленению трупа, но был остановлен доблестной полицией…

Феликс Францевич хмыкнул и развернул серьезную газету, "Коммерсант Юга".

Он успел прочесть только, что на даче, снятой на летний сезон некоей помещицей Н., при смерти была найдена воспитательница дочерей госпожи Н., мадемуазель Рено, полиция ведет розыск…

И тут в комнату влетела мадам Глюк.

— Феликс, ко мне только что приходила мадам Лискович, она вся в слезах и прострации, — объявила Катерина Ивановна, плюхаясь напротив.

— Очень жаль, — буркнул Феликс Францевич, пытаясь сосредоточиться на чтении.

— Феликс, ты должен заняться этим делом. Твой Жора Жуковский посадил ее племянника. Ты должен найти убийцу.

— Мама, мне пора идти, я на службу опоздаю. Вечером поговорим, хорошо?

— Феликс, служба никуда не денется. Я послала Катю с запиской к твоему начальнику, что ты сегодня на службу не пойдешь, и что может быть еще несколько дней пропустишь. И не загораживайся газетой, когда с тобой мать разговаривает.

— Мама! — простонал Феликс Францевич, отбрасывая газетный листок в сторону, — зачем ты это сделала? Я не знаю никакой мадам Лискович!

— Ой, как это ты не знаешь "Бакалею Лискович"! Она висит прямо перед нашими воротами – на той стороне.

— Мадам висит или бакалея? — спросил Феликс Францевич, снова потянувшись за газетой.

— Вывеска! Мы берем у них чай и сахар. Если ты хочешь и дальше пить чай, и с сахаром, а не пустой кипяток, ты меня выслушаешь, — мадам Глюк опередила сына, сложила газету и принялась ею обмахиваться, как веером: жара.

— Я не знал, что мадам – это бакалея, — недовольно произнес Феликс Францевич.