Убийство на виадуке. Три вентиля

– Виновность в убийстве? Ни на минуту, ни на мгновение. Я думал, что с ним что-то стряслось, – и действительно, после гибели Бразерхуда его мучили кошмары. Но я никогда не соглашался с вами в том, что Мерриэтт – убийца, и, надо отдать мне справедливость, никогда об этом не заявлял.

– Все это замечательно, но вместе с тем вы никогда не пытались объяснить мне, в чем я ошибался, пытаясь истолковать случившееся.

– Помню, но не было никакого смысла указывать вам на ошибку, ведь вы с редкой изобретательностью находили все новые объяснения. Честно говоря, я пытался указать вам на одну-две загвоздки, но вы вмиг убедили себя в том, что они не представляют ровным счетом никакого затруднения. И конечно, нагромоздили кучу новых предположений.

– Например?

– Так, вы настаивали, что все случившееся – преднамеренное, тщательно обдуманное убийство. Но если вдуматься, обстоятельства, которые ему благоприятствовали, принадлежали к числу тех, которые невозможно предвидеть. Как мог такой человек, как Мерриэтт, знать, что Бразерхуд вскоре обанкротится? О жизни Сити он осведомлен не лучше вашего. А туман? Вспомните, какую роль сыграл в убийстве туман! Откуда Мерриэтту было знать, что в тот самый день, когда он предпримет попытку убийства, будет туман? А без тумана эта попытка была бы совершенно безнадежна.

– Да, полагаю, вы правы.

– И это касается не только общего развития событий, но и деталей. Как мог Мерриэтт заранее знать, что поезд остановится именно у того семафора? Как мог предвидеть, что Бразерхуд сядет в один из непроходных вагонов и окажется в нем один? Что бы стал делать Мерриэтт, если бы Бразерхуду довелось вернуться домой как обычно – как он, в сущности, и вернулся во вторник в переполненном поезде в 3.47? Как удостовериться, что никто не видел, как Бразерхуд садился в трехчасовой поезд? И что никто не заметил его в Уэйфорде? С другой стороны, неужели вы не видите, что вы заставили мнимого убийцу пойти на сверхчеловеческие, хитроумнейшие меры предосторожности, а потом довериться слепому случаю? Но все это несущественные возражения. Как я уже сказал, я умолчал о них, потому что вы легко нашли бы объяснения для каждого. Главное мое возражение гораздо глубже.

– Ну и почему же вы не сообщили мне о нем?

– Потому что вы даже не попытались бы осмыслить его. Оно относилось, видите ли, к людям, а не к вещам. Просто Давенант из тех людей, которые способны убить человека, а Мерриэтт – нет.

– Вы имеете в виду потому, что Мерриэтт священник? Черта с два, Давенант посещает церковь.

– Церковь посещает, а к религиозным людям не принадлежит. Я вот о чем: когда речь идет о протестантах, как правило, можно без опасений предположить, что люди, посещающие церковь, религиозны; они придерживаются строгих нравственных устоев. В отношении католиков такое предположение делать рискованно: они, по-видимому, ходят в церковь независимо от своих нравственных принципов. Я не хочу сказать, что Давенант – опереточный злодей, но он всего лишь самый обычный человек, в его жилах течет алая кровь, а вот Мерриэтт – нет; надеюсь, это прозвучит не слишком жестоко. Он ни за что не убил бы человека, можно почти с полной уверенностью утверждать, что он никогда этого не смог бы.

– Хотите сказать, морально или физически?

– Я не имел в виду ни то, ни другое. Но «не смог физически» было бы ближе к истине. Прежде всего Давенант побывал на войне и, полагаю, убивал людей, – он ведь командовал подразделением бомбометателей, так? Знаете, я считаю, что для большинства людей это очень многое меняет. Думаю, именно поэтому после войн обычно нарастает волна преступности – отчасти и по этой причине. Люди привыкают убивать, а если никогда не убивал людей, начать непросто.

– Вы имеете в виду то, что Мерриэтт действительно не смог бы убить человека?

– Физически мог бы, он довольно силен. Морально – тоже; морально любой из нас способен на что угодно. По крайней мере, так нас учили в детстве. Но есть и третье затруднение, которое приходится преодолевать, чтобы убить человека, – нечто вроде отвращения к такого рода действиям. Я вовсе не хочу сказать, что Мерриэтт, пустись он во все тяжкие, не смог бы довести себя до такой степени, чтобы подмешать яду в чей-нибудь чай. Но своими руками убить человека он не сумел бы.

– Да, это звучит маловероятно. Но если не ошибаюсь, человек, у которого есть навязчивая идея, мало чем отличается от сумасшедшего, так? А согласно моему доводу, религия для Мерриэтта – нечто вроде навязчивой идеи.

– Понимаю, но неужели вы не видите, что это не так? Мерриэтт – славный малый, он считает, что все учения, которые он проповедует, скорее верны, чем нет, но религия не затмевает его разум: человек, который отрицает ее, не кажется Мерриэтту менее человечным. Вот еще один довод против вашей теории. С психологической точки зрения Мерриэтт не приспособлен для поступка, который вы ему приписываете. В нравственном отношении у него нет мотива действовать именно так, как считаете вы.