Убийство по графику

— На, возьми. Не мучайся и других не мучай. Сделай всем хорошо. Так надо, понимаешь? Не бойся, потом не больно. Мы уже знаем.

Он помнил ее, свою первую. Если бы не она, может быть, он жил сейчас по-другому. Её звали Софья. В то время ему было шестнадцать. Сколько ей, не помнил, помнил только, что она была старше. Красивая женщина. Она его манила, будоражила его юное воображение. Он хотел её, нет, он жаждал ею обладать. Он помнил, как следил за ней, когда та по вечерам купалась голышом на речке. На фоне заката она была еще прекрасней, как Венера, выходящая из пены морской. Он прятался за кустами и любовался ею. И тот день он отчетливо помнил. Если бы она тогда не посмеялась над ним, если бы ответила взаимностью, может быть, он был бы другой. Он вспомнил, как однажды засмотрелся на ее красоту и забыл об осторожности. Она вышла на берег, увидела его за кустами, засмеялась.

— А ты, что тут делаешь? Тебя что, следить за мной послали? А ну-ка выходи!

Он робко вышел из своего убежища ей навстречу. Все было бы хорошо, если бы не подул ветер. Его молодое тело выдало его. Оно выдало его тайну. Недоуменно, несколько секунд, Софья присматривалась к нему, потом злобно и истерично стала орать:

— Что это? Что? Ах, ты грязная свинья! Кто ты есть вообще?! Ты обманываешь всех? Нет, вся ваша семейка обманывает! Я так и знала, что твоя мамаша — лживая сучка!

— Софья, милая, не кричи, пожалуйста. Ты мне нравишься. Нет, я даже люблю тебя, — говорил он. — Давай сбежим и заживем счастливо. Нас никто не найдет. Я буду любить тебя всю твою жизнь.

— Пошел вон, придурок. Зачем ты мне нужен, молокосос. Твоя мамаша — потаскуха и ты озабоченный! Всем про тебя расскажу! Пипец вашей семейке. Да тебя и твою мать разорвут на части за такую ложь! Уйди, урод! — и, сильно его оттолкнув, накинула платье и направилась в сторону поселения.

Он понял, что Софья не остановится. Он знал, что она ненавидит его мать и ее разоблачение принесет ей огромное удовольствие. Так, что она сказала, то и сделает. Какой-то животный страх вперемешку с возбуждением заставил догнать ее и повалить на землю. Он просил её:

— Софья, успокойся, не надо говорить никому! Чем я плох для тебя? Чем? — он попытался поцеловать её. Но она бешено хлестала руками по его лицу. Пыталась скинуть его с себя. Злобно и победно смеялась над ним. Она знала, что это унижает его. Знала, чего он боится, и упивалась своей властью. Тогда он осознал, что не нужен ей. И Софья, не колеблясь, использует возможность, чтобы уничтожить его мать, а значит, и его. В голове затуманилось все. Ему не хотелось, чтобы она орала и издевалась над ним. Он не осознал поначалу, что начал душить её. Он давил на горло так сильно, что хрустели пальцы. Её глаза вытаращились и с ужасом смотрели на него, ее руки пытались освободить шею от хватки. Но у нее не получилось. Она обмякла. Красное, одутловатое лицо с выпученными глазами смотрело на него. Он поначалу испугался, осознавая, что сделал. Ее уже неживые глаза, казалось, смотрели в его душу.

— Не смотри на меня! Не смотри! Ты сама виновата во всем! Сама!