Убийство по-китайски

Петровское раскинулось на нашей стороне реки верстах в десяти от городской заставы. Большое это село с барским домом и церковью расположилось на тракте и уже некоторое время служило местом постоя двух полков и одной бригады Н-й пехотной дивизии. Сейчас все размещались на зимних квартирах, но уже были видны первые неохотные приготовления к переезду в летние лагеря. Дорога сперва шла понизу, мимо старой пристани, где в бывших складских амбарах сейчас помещались казармы. Вокруг теснились бедные избенки, какие-то сараи. Пахло стоялой водой и навозом. Из трактира доносились звуки гармошки и хриплое пение. По мере удаления от реки улица становилась шире и чище, дома – опрятнее. И наконец колеса застучали по булыжнику. Мы обогнули холм, на котором стояла усадьба и офицерский клуб, и въехали на тихую улицу, всю засаженную деревьями. Полукаменные добротные дома с резными наличниками и небольшими палисадниками тянулись по обе стороны дороги. На улице было пустынно и тихо, а за освещенными окнами угадывалась размеренная вечерняя жизнь. Коляска наша остановилась, мы расплатились и вышли против небольшого (в три окна) двухэтажного дома с мезонином. Дом этот знавал лучшие времена, но был все еще крепок. Краска на стенах облупилась, в балюстраде не хватало балясин, но ступени, ведущие к двери, были недавно отремонтированы, а дорожка прометена. Мы поднялись, постучали. Раздались шаги, дверь приоткрылась. В проеме показалось темное старушечье лицо. Мы поздоровались, и старушка, даже не спросив ни имен, ни цели визита, распахнула дверь и зашаркала прочь в темноту коридора. Мы вошли внутрь, неуверенно потоптавшись в маленькой прихожей, скинули промокшую одежду и стали подниматься по лестнице наверх, откуда пробивался свет и тянуло теплым воздухом. Я толкнул дверь, и мы оказались в гостиной. Комната была просторная, но вся заставленная разномастной мебелью. Борис кашлянул.

– Варвара Тихоновна, простите великодушно. Это Самулович. Помните?

В смежной комнате скрипнул диван.

– Самулович? Одну минуту, дорогой мой, – голос был глухой, как спросонья.

Раздалось шлепанье босых ног, какая-то возня. Было похоже, что мы разбудили хозяйку. Мне стало совсем неловко, Борис же, похоже, чувствовал себя уверенно.

– Как вы себя чувствуете? Как здоровье? Как нервы?

– Ах это вы, вы же доктор! Ха-ха. Я сразу не признала. Думаю, что за таинственный Самулович? Ха-ха. Сейчас… сейчас.

Я окончательно смутился. В этот момент дрогнули шторы, и Тюльпанова появилась на пороге. Ослепительно-красный капот со множеством лент облегал ее фигуру. Волосы были убраны небрежно. И, наверное, выглядела бы она вульгарно, если бы не проступало в ее облике что-то очень трогательное, почти детское. Меж тем была она оживлена. Щеки ее раскраснелись. Мы приложились к руке, которую она нам кокетливо по очереди протянула.

– Садитесь, что же вы! – кивнула Тюльпанова на стулья против низкого дивана. – Хотя, я понимаю, такие галантные мужчины, но я приказываю вам оставить все эти условности! Сегодня у нас все будет запросто. Глаша, Глаша! Неси закуски и бутылки. У меня, господа, шампанское. Я признаю только его!

– Что вы, не стоит. Мы ненадолго.

– Никаких разговоров. Такая приятная встреча. Вечер. Молодые люди. Я ведь вас сразу узнала, еще до того, как вы представились, – повернулась она ко мне. – Вы – молодой племянник нашего губернатора. Очень жаль, что вы, господа, не пришли утром. У меня было такое общество! Все мне сочувствуют. Многие мужчины (не стану кидаться именами) решительно на моей стороне. Конечно, некоторые ревнуют меня к прошлому. Это так понятно. Да где же ты, Глаша?! Совсем стала глухая.

Она подошла к двери и стала звать служанку.

– По-моему, мы не вовремя, – шепнул я Самуловичу.

Он пожал плечами, встал и прошелся по комнате, разглядывая обстановку. Тюльпанова вернулась. В руках у нее было ведерко с двумя бутылками «Каше Блан». Позади топала старуха с подносом.

– Что, смотрите, как я живу? Да… приходится мириться с временными трудностями. А впрочем, мы – люди искусства – много выше быта. Все это мелочи. Главное – с достоинством пережить несправедливость толпы, – она сделала вполне театральную паузу, потом протянула руки куда-то к окну. – «Сносить ли удары стрел враждующей фортуны, или восстать противу моря бедствий и их окончить». Это Гамлет, господа. Вы, безусловно, узнали. Да садитесь же. И вот, пожалуйста, угощайтесь. Только не убеждайте меня, что заехали исключительно поинтересоваться здоровьем. Я сама живу высокими чувствами и могу читать сердца. Только, Аркадий Павлович, увы. Не всегда женщина может ответить на чувства.

Эти слова, их смысл буквально ошарашили меня. Я покраснел до корней волос.

– Вы краснеете. Мой мальчик, – ах… молодость. Жаль, что мы не властвуем над своими чувствами. Как это ужасно быть причиной страданий, впрочем, такова плата за то, что дал нам Господь.

Она подошла к столику, взяла бокал и выпила одним махом.

– Да, Господь дает, но и требует, – покивал Самулович, и кинул в меня насмешливый взгляд. – Ваша жизнь научила вас разбираться в людях, я уверен.