Убийство по-китайски

Не скрою, я колебался, открывать или нет еще одно обстоятельство. Не будет ли оно воспринято неправильно. Поверь, уважаемый читатель, меньше всего хотел бы я предстать перед тобой легковесным бонвиваном, этаким уездным сердцеедом, который ни во что не ставит честь женщин и готов любой знак их дружеского или просто человеческого участия представить как доказательство своей амурной победы. Если я и решился упомянуть о моей переписке с Ольгой Михайловной, которая завязалась именно в то время, то уверяю, делаю я это только с целью дополнить повествование необходимыми фактами. Сама же переписка и началась и продолжилась исключительно на началах взаимного уважения и обычной симпатии.

На второй день утром, когда я проснулся, то увидел на столике рядом с кроватью небольшую корзину с цветами и маленьким голубым конвертом. Галина Григорьевна, как раз бывшая около меня в тот момент, несколько сухо, как мне тогда показалось, пояснила, что корзину прислала Трушникова, которая узнала от Бориса, что я захворал. Совестно признаться, но я тогда еле дождался, когда добрейшая моя хозяйка покинет ненадолго мою комнату. Как только дверь за ней закрылась, я схватил и со всей возможной поспешностью распечатал послание. Надо сказать, что ничего особенного в записке не оказалось – так, общие фразы и пожелания, но я был чрезвычайно взволнован. Поколебавшись весьма недолго, я решил, что учтивость прямо-таки требует от меня написания ответа на полученное послание. Я долго мучился над составлением записки. Извел кучу бумаги и в результате соорудил что-то совершенно невообразимое, о чем и сейчас вспоминаю если не со стыдом, то уж с неловкостью точно. Впрочем, не подумайте лишнего. Я написал всего лишь несколько фраз благодарности, но были они столь же напыщенны, сколь и смешны. Я умолил Марфу передать конверт. Так завязалась наша переписка. Впрочем, это сильно сказано. Всего, за исключением первой записки, я получил три письма, которые и сегодня храню вместе с тем немногим, что связывает меня с прошлым и что удалось не утратить и пронести через все выпавшие на долю нашего поколения испытания.

По рассыпанным в тексте писем мелочам я заключил, что Ольга Михайловна чрезвычайно одинока в свалившейся на нее беде. Жила она всегда очень замкнуто, друзей не имела. Александр, занятый исключительно собой, и Иван с его сложным характером не были надежной опорой. По сути, ей не с кем было даже поделиться своим горем. Скорее всего, во мне нашла она тогда отдушину, нашла того, кому можно просто рассказать о своих бедах. Ведь не секрет, что часто именно случайные люди, вроде попутчиков в поезде, становятся поверенными наших переживаний. О смерти мужа она почти не писала, что было более чем понятно. Столь тяжкое горе не требует ни совета, ни участия случайного человека. Только несколько цитат из Василия Великого да из жития святой Елизаветы указывали на то, как глубоко ее несчастье.

О таинственных происшествиях в своем доме она не писала вовсе. То ли не считала возможным волновать больного, то ли стыдилась скандального оттенка, которым это дело безусловно обладало. Так или иначе, но, оглядываясь назад, понимаю, что больше всего обсуждали мы Дмитрия Васильевича. Поскольку именно ему можно было еще помочь, помощь требовала значительных душевных сил, и силы эти пыталась Ольга Михайловна найти и укрепить в переписке.

Каждый день ходила она навещать Дмитрия в тюрьму, каждый день хлопотала, каждый день знала, что может столкнуться с усмешками, сплетнями, несправедливыми упреками.

«…Дорогой друг, вы пишете мне, что чувствуете себя хорошо, и, поверьте, эти добрые вести очень нужны мне сейчас. Дмитрий все так же угнетен, и я боюсь самого страшного поступка, на который может решиться человек, давно отринувший Бога. Я ежедневно молюсь за его душевное и физическое здоровье. Свой долг я вижу в том, чтобы по возможности поддержать его и помочь его душе сделать правильный выбор, поэтому, пренебрегая толками, провожу почти все свободное время в тюрьме, пытаясь вернуть его к вере и дать решимость принять те испытания, которые посылает ему судьба. Сердце мое сжимается при мысли о том, что Дмитрий мог совершить столь ужасный поступок, но еще более страшным видится мне желание избежать земного суда. Я знаю, вы не осудите меня за признание. Я – всего лишь женщина, к тому же большую часть жизни провела в замкнутом мире, отрезанная от жизни. Поэтому, конечно, то, что, возможно, кажется вам очевидным, для меня представляет загадку. В то же время я много страдала и поняла только одно, но поняла явственно, всем существом – нет страдания без причины и тысячу раз лучше заплатить по счетам в земной жизни, чем унести грех в могилу…»