Убийство по-китайски: Лабиринт

Черная Орхидея отчитывается перед судьей Ди

Черная Орхидея отрицательно покачала головой.

— Увы, ваша честь, — отвечала она, — слуги говорят, что они бы сами хотели, чтобы он почаще выходил из дома. По большей части Дин слоняется по усадьбе день-деньской, присматривая за челядью и распекая их при малейшей оплошности!

— Как он воспринял мое неожиданное посещение сегодня утром? — спросил судья.

— Я была в комнате молодого хозяина, когда слуга объявил о вашем прибытии. Он в это время сидел со своей женой и считал, во что обойдутся похороны генерала. Молодой хозяин очень обрадовался, что ваша честь пришли снова. Он сказал жене: «Разве я тебе не говорил, что в первый раз они очень плохо осмотрели отцовскую библиотеку? Какая радость, что судья вернулся, уж теперь-то он ничего не упустит!» Жена возразила ему мягко, что он зря считает себя умнее господина уездного начальника, а затем Дин побежал встречать вашу честь.

Судья беззвучно сделал глоток из чашки, а затем сказал:

— Спасибо тебе за твою службу, девица. У тебя зоркие глаза и чуткие уши. Возвращаться в усадьбу Динов тебе не обязательно. Сегодня мы кое-что разузнали про твою старшую сестру, и твой отец отправился на ее поиски. Отправляйся к себе: я уверен, что отец твой вернется с добрыми вестями.

Черная Орхидея тут же ушла.

— Странно, — заметил десятник Хун, — что сюцай так редко выходит из дома по ночам. Где же его любовное гнездышко, в котором он встречается с этой незнакомкой?

Судья Ди кивнул и сказал:

— Конечно, это могла быть старая история, которая давно уже позади. Чувствительные люди имеют несчастливый обычай сохранять воспоминания об угасших страстях. И все же, сдается мне, письма, которые принесла Черная Орхидея, были написаны совсем недавно. Сумел ли Дао Гань распознать в них какое-нибудь указание на то, кто эта женщина?

— Нет, — отвечал десятник, — но работа Дао Ганю понравилась. Он переписал письма своим лучшим каллиграфическим почерком и при этом все время посмеивался.

Судья Ди снисходительно улыбнулся. Он порылся в бумагах на столе и отыскал сделанные Дао Ганем копии, чисто выписанные на узорчатой бумаге для писем.

Откинувшись на спинку кресла, судья принялся читать. Через некоторое время он сказал:

— Все об одном и том же, хотя и на разный лад. Сюцай Дин влюбился по уши. Как будто у поэзии нет других тем! Вот, послушай:

Тяжелая дверь на запоре,
опущен шелковый полог,
На мягких перинах двое
играют в «тучку и дождик»,
Забыв о суровом запрете,
забыв о заветах древних.
В дивных восторгах влюбленным
ночь не кажется долгой.
Ступни — нераскрывшийся лотос,
губы — алее граната,
Нежные бедра округлы,
снега белее груди…
Пусть на луне есть пятна,
пятна луну не портят,
За пятна в прозрачном камне
ценят красу агата.
Пусть ищет глупец благовоний
в странах Запада дальних,
Не видя красы чудесной,
что спит у него под боком,
Не чувствуя аромата
ее божественной кожи,
Забыв про волшебный цветок,
цветущий в собственной спальне.

Дочитав стихи, судья швырнул листок бумаги на стол.

— Размер есть, — буркнул он, — вот и все, что я могу сказать об этом.

И он принялся в раздражении теребить бороду.

Внезапно судья снова схватил прочитанный листок и жадно впился в него глазами.

Десятник Хун понял, что судья что-то нашел. Встав, он подошел к начальнику и заглянул к нему через плечо.

Судья изо всех сил ударил кулаком по столу.

— Дайте мне показания домоправителя во время допроса в усадьбе Динов! — приказал он.

Пристав принес кожаную коробку с бумагами, касающимися убийства, и извлек из нее показания, заверенные печатью.

Судья Ди быстро пробежал документ глазами, положил его обратно в коробку, встал с кресла и принялся прохаживаться по кабинету.

— Как глупы бывают влюбленные! — внезапно воскликнул он. — Я наполовину разгадал убийство генерала. Какое гнусное, отвратительное преступление!

Глава шестнадцатая

Ма Жун обследует веселый квартал; его соблазняют стать предателем

Уже пробили первую ночную стражу, когда Ма Жун, Дао Гань и староста Фан собрались у казармы стражников в восточной четверти города. Лица их выражали усталость и разочарование.

Они молчаливо уселись за квадратный стол.

Прочесывание веселого квартала ничего не дало.