В течение нескольких минут она внимательно наблюдала за происходящим. Она никак не могла понять, почему врачи один за другим бегут в палату, где лежит тело ее мужа. У нее не было и тени сомнения в том, что ой убит. Потом ей удалось уловить обрывки разговора об уколах и вливаниях. Врачи думают, что медицинская терминология ввергает простых смертных в почтительный трепет. Обычно они бывают правы, но на этот раз они ошиблись. С первого дня их совместной жизни Джона Кеннеди одолевали болезни. Его жене пришлось провести немало времени в залах ожидания больниц. Она хорошо знала, что такое физиологический — раствор, и, когда из палаты до ее слуха донеслось слово «реанимация», Жаклин превосходно поняла значение этого термина. В изумлении она подумала:
Жаклин обменялась взглядами с Марти и Кеном, стоявшими неподалеку.
— Вы верите, что… — прошептала она.
Они промолчали — им нечего было ей сказать. Немного спустя они отошли в сторону, пока матерчатые занавески кабины не скрыли ее из виду. О’Доннел на какое-то мгновение вышел из состояния транса, в котором пребывал все это время, и шепнул на ухо О’Брайену:
— Боже, на то, что он выживет, один шанс из тысячи!
Однако Жаклин, ощутив даже эту мимолетную робкую надежду, вдруг почувствовала, как ею овладевает неодолимое желание.
— Я пойду к нему, — сказала она.
Сестра Дорис Нельсон услышала эти слова и преградила ей путь. Своим внешним видом сестра Дорис больше всего напоминала белого накрахмаленного дракона, наделенного незаурядной мускулатурой. Всю жизнь она была яростным приверженцем той школы медицинского мышления, которая гласит, что родственников нельзя на пушечный выстрел подпускать к больным. Одна из целей этой школы заключается именно в том, чтобы душить в зародыше необоснованные надежды, подобные той, которая только что зародилась у Жаклин Кеннеди.
— Вам сюда нельзя! — резко заявила Дорис и пошире расставила свои крепкие ноги в туфлях на каучуковой подошве.
Но Джекки не так-то легко было запугать. Со словами: «Я войду в палату, и никто меня не выгонит оттуда», она попыталась протиснуться мимо сестры. Сильная Дорис без труда оттолкнула ее от дверей. Шум этой борьбы привлек внимание доктора Беркли, и он вышел в коридор.
— Госпожа Кеннеди, вам надо принять успокоительное, — сказал он дрожащим от волнения голосом.
— Я хочу быть с ним, когда он умрет, — ответила она. Доктор понимающе кивнул головой. Его симпатии были на ее стороне.
— Это ее право, это ее право! Вы не должны ей мешать.
С этими словами он провел Жаклин в палату мимо женщины в запятнанном кровью болом халате, неохотно пропустившей их в палату, так как она ошибочно решила, что с ней говорит один из агентов секретной службы. В палате доктор Беркли заботливо ограждал Жаклин, чтобы ее никто не вывел из помещения.
В комнату тем временем набилось еще больше людей. Жаклин и личного врача президента немедленно оттеснили в угол слева от входа. За ними была стена операционной палаты «скорой помощи». На серых изразцовых плитках выделялся зеленый шланг для подачи кислорода, висел металлический шкафчик, набитый марлевыми салфетками. Жаклин наклонилась вперед и прижалась на мгновение своей забрызганной кровью щекой к плечу доктора Беркли. Затем она быстро опустилась на колени, на пол, залитый кровью ее мужа, и смежила веки в короткой молитве. Потом так же быстро поднялась и, выпрямившись, стала неотступно следить взором за неутомимыми руками хирурга Перри.
Казалось, что в комнате не осталось места даже для одного человека. И все же в палату с трудом протиснулся еще один врач. Это был главный нейрохирург госпиталя Уильям Кеми Кларк, рослый лысеющий мужчин».
Кларк был одним из ведущих специалистов госпиталя, и столпившиеся в палате врачи немного расступились, уступая ему дорогу. Кларк обменялся с Перри взглядами. Они не прочли в глазах друг друга ничего утешительного. Оба врача прекрасно понимали, что спасти жизнь президента уже нельзя. Но они продолжали механически выполнять все предписанные в таких случаях процедуры. Увидев Жаклин, Кларк спросил: — Может быть, вам лучше уйти? Вам будет лучше подождать снаружи.
Губы Жаклин шевельнулись и почти беззвучно произнесли:
— Нет.