Убийство, развязавшее войну

Эти слухи и спекуляции помещали одного человека в центр всего водоворота: Франца Фердинанда. Эрцгерцог не отказался от своих клятв именно потому, что это религиозные клятвы. Его «глубоко религиозные чувства, — настаивал Айзенменгер, — не позволят даже появиться такой мысли, как возможность нарушить присягу». Сейчас даже противники эрцгерцога соглашались в том, что он «был человеком чести и хорошим католиком, не способным нарушить клятву, данную на Библии». Когда спрашивали самого Франца Фердинанда, он давал такой же ответ: его детям предначертано быть аристократами, землевладельцами, «не имеющими материальных забот и умеющими радоваться жизни», — но не более того. Про «корону Габсбургов» эрцгерцог как-то сказал: «Это терновый венец, и нет никого из рожденных, кто был бы ему рад. Отказ от моего отречения никогда не будет даже рассматриваться!»

Но в тепличной атмосфере Венского двора реальные факты никогда не были препятствием для интриг и злобных сплетен. С самоизоляцией и уходом в частную жизнь Франца Фердинанда и Софии слухи процветали. Даже Айзенменгер признавался, что эрцгерцог стал «одним из самых ненавистных людей в Австрии». «Из темных уголков императорского дворца Хофбурга, — писал один венский аристократ, — устно и через страницы газет, неуловимые и всепроникающие слухи прокладывали путь к своим жертвам. Они подменяли собой факты и становились достоянием истории. Все попытки их опровержения были безжалостно раздавлены».

Из Венского императорского двора продолжали расползаться темные и зловещие слухи о мании величия и даже о безумии Франца Фердинанда и Софии. Сплетни утверждали, что Франц Фердинанд и София так часто отсутствовали в Вене потому, что эрцгерцог периодически оказывался тайно запертым в некоторых отдаленных своих убежищах. Говорили, что он проводил дни, что-то бубня себе под нос и играя в свои детские игрушки; что он стрелял из револьвера по мебели и часам; что он, как-то раз находясь в приступе ярости, располосовал мечом обивку вагона поезда, в котором он ехал; что он жестоко обращался со своими слугами и часто устраивал на них охоту; что половину прислуги в его доме составляли на самом деле врачи-психиатры.

Такой бред процветал среди Императорского двора. Но многие подобные сказки начинали казаться правдой именно потому, что эрцгерцог выглядел для людей таким далеким, а при редких своих публичных выступлениях он чувствовал себя явно неуютно. Ему не хватало того, как вспоминал Стефан Цвейг, «что важнее всего для тех, кто хотел завоевать истинную популярность в Австрии, — привлекательной внешности, природного обаяния и дружелюбия. Я частенько наблюдал его в театре. Он сидел в своей ложе — мощная, широкоплечая фигура с холодным, неподвижным взором. От него невозможно было увидеть ни одного дружелюбного взгляда, обращенного к собравшимся людям, ни бурных аплодисментов, обращенных к актерам после представления. Вы не сможете увидеть его улыбки или фотографии, на которой он бы выглядел расслабленным и непринужденным».

Франц Фердинанд не обладал талантом выглядеть на публике очаровательным принцем и не прилагал ни малейших усилий, чтобы завоевать популярность и признание. «Он никогда не мог заставить себя сделать даже малейшие поклоны в сторону репортеров прессы или других средств информации, от которых зависело формирование у людей благоприятного или отрицательного мнения, — рассказывал Чернин. — Он был слишком гордым, чтобы подавать в суд ради поддержания собственной популярности». Он не демонстрировал себя как преданного мужа и отца, или как человека либеральных идей, или как наследника, выступающего за обновление разваливающейся монархии. Поскольку он не любил говорить об этом, люди верили в то, что им казалось правдой. «Те, кто меня знает, — комментировал эрцгерцог, — никогда не поверят в неправду, а остальные узнают все сами в один прекрасный день».

Софии также не удалось избежать ядовитых сплетен. Слухи изображали ее «недалекой и злобной», тщеславной, «с жестокостью армейского сержанта» и «поглощенной снобистскими амбициями» в один прекрасный день увидеть на своей голове корону императрицы. Адъютант императора, барон Альберт фон Маргутти, вторя слухам, ходившим по императорскому двору о «властной жене» эрцгерцога, утверждал, что София «не собиралась мириться со своим статусом морганатической жены и ждала момента, чтобы изменить свое положение. Она прилагала для этого все свои силы, что не всегда сочеталось с приемлемой тактичностью».