Убийство с продолжением

Когда Николай перевел профессору слова Жардима, Виктор Алексеевич стал объяснять:

– Видите ли, мсье Жардим, мне просто интересно, каким образом рукопись русского писателя оказалась собственностью француза. Именно поэтому мне и хотелось бы оценить их оригинальность, прежде чем господин Карамазов пожелает их приобрести.

– Пути господни неисповедимы, – пожал плечами мсье Жардим. – Несколько месяцев назад один из моих парижских друзей сообщил мне, что в Ницце живет весьма почтенных лет человек, который еще в давние годы собрал коллекцию творческих рукописей и писем известных литераторов прошлого, общественных и политических деятелей, к тому же не только французских, поэтому у него могут быть и русские автографы. И еще друг мне сообщил, что этот мсье, Пьер Куртуа, решил продать некоторые рукописи на аукционе. Разумеется, я не мог пройти мимо этого и по рекомендации друга явился к владельцу этого рукописного богатства. Я был им встречен радушно. Коллекция действительно оказалась интересной. Внимательно просмотрев автографы Монтескье и Руссо, Дидро и Бомарше, Гюго и Жорж Санд, Марата и Демулена, Карла Маркса и Франклина, Ньютона и Эйнштейна, Гёте и Шиллера, я буквально впился в русские автографы. Их оказалось здесь восемь: пять писем Тургенева к Каролине Комманвиль, племяннице Флобера, письмо Льва Толстого к П.П. Николаеву, философу-идеалисту, переселившемуся в 1905 году в Ниццу, письмо Горького к бельгийскому писателю Франсу Элленсу и его жене М. М. Элленс-Милославской. И, наконец, рукопись Достоевского, к тому же оказавшаяся неизданной. Правда, мсье Куртуа предупредил, что рукопись неполная – есть только первые две главы, где окончание повести – увы, не известно.

– Ну что, у нас есть еще три часа. Могу предложить вам два варианта: сходить на пляж или в ресторан пообедать, – пристегиваясь ремнем и заводя машину, произнес Николай.

– Я бы, с вашего позволения, прогулялся по Английской набережной. Хочу, знаете ли, надышаться аурой этого прекрасного места. А ваше дело молодое, – улыбнулся профессор, переводя взгляд с одного на другого.

– Я, пожалуй, составлю вам компанию, Виктор Алексеевич, – после некоторого раздумья сказал Сошенко. – Только сначала бы заехать в гостиницу, переодеться.

– Ну что же, променад так променад, – Николай нажал на педаль газа.

6

Достоевский не мог сразу, в самом начале учебного года, уехать к тетке в Семиреченск. Директриса подкинула ему подарочек в лице классного руководства пятым классом. Потому ему нужно было принять класс, познакомиться с ребятами, поговорить о каждом ребенке с их первой учительницей. И директриса согласилась отпустить его не раньше чем через неделю.

– Здравствуйте, дети! – Достоевский вошел в класс и быстрым взглядом окинул всех двадцати трех человек.

– Здравствуйте! – хором ответил класс.

– Впрочем, какие вы дети. Вы теперь уже взрослые. Садитесь, пожалуйста.

Ученики засмеялись и сели. Все сидели парами, и лишь на задней парте в среднем ряду сидел в одиночестве большеглазый, щупленький светловолосый мальчишка. Тот самый Валя Ихменев, о котором ему рассказала учительница начальных классов. Он был изгоем, с ним никто не хотел дружить и сидеть по причине его абсолютного безразличия к учебе. Интересный экземпляр, надо будет с ним поговорить наедине.

– Ну что, ребята, давайте знакомиться. Я ваш классный руководитель, меня зовут Илья Иванович. Фамилия моя Достоевский. Так что, у кого какие проблемы, вопросы – милости прошу обращаться ко мне. Я надеюсь, вы понимаете, что у вас теперь будет не один учитель, как в начальной школе, а много – по каждому предмету отдельный учитель.

– А вы какой предмет будете вести? – поинтересовалась высокая, плотно сбитая девочка с короткой стрижкой чуть рыжеватых волос и едва заметными веснушками на лице. Он догадался, что это была Таня Чихачёва. О ней ему тоже рассказали. Причем учительница сосредоточила внимание на ее матери, активистке родительского комитета, которая не признавала за оценку даже четверку, не говоря уже о более низкой отметке. Но если за четверку мать просто орала на дочь, то за тройку начинала ее хлестать по щекам. Делала это довольно осторожно, чтобы никаких следов побоев не оставалось, но била больно. Когда же дочь однажды спросила ее, зачем ты меня бьешь, мать ей простодушно ответила: «Меня пороли, и я тебя пороть буду».