Убийство царской семьи и членов дома Романовых на Урале. Часть II

В этот трудный и ответственный момент государственной жизни России единственным советником при Государе был Его Начальник Штаба, генерал от инфантерии Михаил Васильевич Алексеев. Слишком известный, как выдающийся военный авторитет, чтобы останавливаться много на его характеристике, Михаил Васильевич, опытный и решительный в комбинациях и проведении стратегических операций, был чужд политическим движениям и, так же как и Государь, мягок и любвеобилен в вопросах внутренней гражданской жизни. С государственной точки зрения Государя на оценку последствий настоящей войны, Алексеев по своему стратегическому уму подходил к мировоззрению Императора ближе, чем все остальные Его советники и сотрудники. Но, так же как и Государь, он в ужасе останавливался перед принятием решений, могших, хотя бы с слабой долей вероятия, угрожать открытию внутренней кровопролитной и братоубийственной распри в то время, когда все силы и средства должны были быть направлены на сохранение боеспособности фронта. Государь и Алексеев, будучи сами по себе идеально чистыми и честными людьми, склонны были видеть те же качества и в окружавших их сотрудниках, слишком доверчиво относясь к честности и благоразумию исполнителей своих предначертаний. Отсюда их колоссальная доверчивость, неумение разбираться в людях и одиночество в идейном творчестве.

Государь, посоветовавшись с Алексеевым, послал Председателю Совета Министров повеление прервать заседания Государственной думы и Государственного Совета до апреля месяца, но в то же время, побуждаемый, как Помазанник Божий, господствовавшим в Нем надо всем чувством бесконечной любви к Своим подданным, не был способен принять «гражданские» крутые меры в отношении отпавших от Него в грехе по вере соблазнившихся членов Государственной думы. Он неохотно согласился на представление генерала Алексеева - подготовить к отправке в Петроград, в случае надобности, от северного и западного фронтов по одной бригаде кавалерии, но приказал их не двигать вперед до Его личного указания, тем более что военные власти Петрограда не теряли надежды справиться с уличными беспорядками своими средствами, «прибегая к оружию лишь в крайних случаях».

Исходя из религиозного начала русской идеи и мирового предназначения России, Государь глубоко верил, что в текущий период своей жизни Русское государство руководило Промыслом Божьим и, что если в путях Промысла предусмотрено началам любви одержать в возникшей в настоящее время внутренней смуте победу, то никаким человеческим замыслам и побуждениям не пошатнуть в массах русского народа «всея земли» того исторического идеала, освященного Божественным Духом русского Самодержавного Монарха, которого еще не сознанием, а покуда чутьем признает вся русская земля. Поэтому Он не прервал Своих отношений с Родзянко и продолжал идти путями Своей веры до тех пор, покуда Родзянко не отказался приехать к Нему на свидание 2 марта в Псков. Этот отказ, в связи с определившейся к тому же времени позицией, занятой в борьбе идей высшим командным составом армий, подсказали Его духовному мировоззрению, что как лично Ему, так и всему русскому народу Промыслом Божьим предназначены иные, более тяжелые пути испытаний за «общий земский грех» всея земли. Вот о чем Он, вероятно, думал, когда заканчивал Свою короткую записку Императрице словами: надо быть готовыми в будущем всему покориться.

26 февраля до 4 часов дня уличные беспорядки в столице не возобновлялись, но зато, в дополнение к выступлениям Думы и социалистического центра 25 февраля, Государь получил сведение, что вечером 25-го произошло бурное революционное заседание Петроградской городской Думы, на котором с речами определенно агитационно-антиправительственного характера выступали члены Государственной думы Шингарев, Керенский и другие. В заседаниях же социалистического революционного центра, при участии также членов Государственной думы Чхеидзе, Керенского, Скобелева и других, обсуждался вопрос «о наилучшем использовании в революционных целях возникших беспорядков и о дальнейшем планомерном руководительстве таковыми».

Между тем в это же время в Москве все было спокойно; спокойно было и во всех городах вообще всей России. Ясно было, что бунт в Петрограде имеет характер местный, искусственный и что до выступления на арену «революционного творчества» Государственной думы уличные беспорядки в Петрограде не могли представляться Государю, да и никому из стоявших вне Петрограда, волнением «народным», возмущением «всея земли», угрожавшим целости государства и боеспособности России продолжать тяжелую и страшную по последствиям внешнюю борьбу. Поэтому крайне удручающее впечатление произвела на Государя телеграмма Председателя Государственной думы Родзянко, посланная им утром 26 февраля и гласившая следующее: