Убийство церемониймейстера

Подписав бумагу, Алексей велел Шустову отнести ее в приемную, сам же отправился в Дом предварительного заключения. Арестанты как раз ужинали. По всему четвертому «уголовному» этажу расползлись кухонные ароматы. Каша со снетком, определил надворный советник. Много лет назад он провел в тюрьме на Шпалерной несколько недель[20] и хорошо помнил здешние порядки. Посудачив со смотрителем полковником Ерофеевым о рыбалке, Алексей дал Гусиной Лапе спокойно поесть. И лишь потом вызвал его в камеру следователя.

Гайменник вошел уверенной походкой бывалого арестанта. Увидев Лыкова, снял бескозырку.

– Здравствуйте, ваше высокоблагородие!

– Здорово, Вафусий Силыч. Садись.

Студнев посмотрел на сыщика с подозрением:

– Ох, неспроста по имени-отчеству зовете… Никак просьба у вас имеется?

– Ты прав. Хочу тебя насчет Снулого расспросить. Который покойников сжигает, помнишь?

Гусиная Лапа скривился:

– Я уж говорил, что ничего о таком не слыхал!

– Помню. Но ты ведь можешь поспрашивать на этаже. Вдруг кто вспомнит? Тебе скажут.

Студнев расправил плечи и заявил с вызовом:

– Я честный гайменник. Плесом бить[21] не обучен. А вы, значитца, желаете из меня капорника сделать?

– Фартовый не должен выдавать фартового. Но тут другой оборот. Снулый – посторонний вам человек, не из деловых. Откуда взялся – никто не знает.

– А вы будто всех фартовых знаете! – съязвил Гусиная Лапа.

– Значительных – всех. Тебя вон мигом определил!

– А если он из новых? Нет, не по нутру мне. Отказываюсь!

Лыков взял стул и подсел поближе к налетчику. Оглянулся на дверь и сказал доверительным тоном:

– Что, даже не хочешь узнать, что взамен? А вот это зря.

Студнев тоже посмотрел на дверь и шепотом спросил:

– А что?

– Вафусий Силыч, ты же умный человек. Маз[22], и когда-нибудь станешь «иваном». Рассуди здраво. Вот будет суд, и тебя вернут на Сахалин. На тебе четыре грабежа с убийством да побег. И куда тебя определят?

Налетчик молчал, настороженно слушал. Было видно, что Сахалин пугает бывалого человека.

– Ну? Я тебе отвечу. Определят тебя в Воеводскую тюрьму. Ты там не был, а я заглядывал… Страшное место. Рецидивиста, пожалуй что, и к тачке могут приковать. И будешь ты по нужде ходить с тачкой. Охота тебе это?

– Ну… а куда ж деваться?

– Я скажу куда. Помоги мне поймать этого Снулого, а я тебе облегчение сделаю. Большое облегчение! Черкну письмо начальнику острова, чтобы тебя распределили не в Воеводскую тюрьму, а обратно в Корсаковскую. Там и режим помягче, и зима не такая холодная. Сбежать, между нами говоря, намного проще.

Гусиная Лапа задумался. Лыков торопливо добавил:

– И никто не узнает!

– А сахалинское начальство? – вскинулся налетчик. – Неужто им не интересно будет, за что мне такая честь? Вот я и пропал! Заставят доносить, а заупрямлюсь – выдадут каторге. На этого, мол, из Питера особое распоряжение пришло!

– Эх, Вафусий, – усмехнулся сыщик. – Нашел кому сказки рассказывать – Лыкову! Ведь я ж там был! Пароход с каторжными встает в Александровском посту, и всех подряд метут в карантинные бараки. На две-три недели. А потом уже делят кого куда. Одних в Рыковское, других оставят в Александровске, а третьих пошлют в Корсаковск. Тут-то генерал и сунет тебя в нужную партию. Единый черт знает, чем руководствуется администрация при дележке.

– Ну?

– Не нукай, не запряг! После карантина в Корсаковск пришлют сразу человек двести. Ты думаешь, смотритель станет разбирать, почему среди них оказался беглый Студнев? Много о себе мнишь. Делать ему больше нечего… Разложат тебя на кобыле, отсыпят сорок плетей и сунут в кандальную. И весь разговор.

Гайменник молчал, никак не мог решиться. Лыков подождал с полминуты и поднялся. Голос его стал жестким, властным.

– Ляд с тобой, с дураком! Поймаю Снулого и без тебя. А ты подыхай в Воеводской пади!

Гусиная Лапа вскочил как на пружине:

– Ваше высокоблагородие, я согласный!!!

Сыщик стоял молча, словно раздумывая, сжалиться или уйти. Потом сказал сквозь зубы:

– Смотри… Сроку даю три дня. И учти: такое облегчение раз в жизни предлагают!

На другой день Лыков наметил встречу с князем Долгоруковым. Ему важно было знать, как принималось решение по замещению должности церемониймейстера. И самое главное, кто из отвергнутых более других претендовал на место.

Для встречи с сановником Алексей надел все награды и облачился в придворный мундир. Экспедиция церемониальных дел помещалась в боковом подъезде Эрмитажного театра. В десять утра надворный советник появился там и велел доложить о себе.

Долгоруков, пятидесятилетний мужчина неказистого вида, славился при дворе своими огромными подусниками, переходящими в бакенбарды. Это была мода прежнего царствования, которой и сейчас придерживались многие. Князь вышел к Лыкову в мундирном сюртуке. Увидев, что посетитель при параде, он снисходительно взмахнул руками:

– Полноте! Можно было и по-простому!

Они уселись за стол посреди кабинета. Долгоруков сразу спросил:

– Господин камер-юнкер, вы случайно не из рода Лыковых-Оболенских?

В голосе князя Алексею почудилась издевка. Он спокойно ответил:

– Нет, я из других.