Убийство в четыре хода

Возраст Мари Монэ не поддавался точному определению. В строгом, классического покроя костюме, с мягкими каштановыми волосами, уложенными в прическу а-ля Мирей Матье и с серьезным выражением лица она могла оказаться старообразного вида девицей лет двадцати двух. Но с таким же успехом могло выясниться, что это сорокалетняя женщина, которую пощадило время. Мари Монэ была почти миловидна — женский тип, особенно раздражавший Альбера. Если уж не уродилась красивой, то будь законченной дурнушкой, которая зато радует глаз своей приветливостью и доброжелательностью. Мадемуазель Монэ не радовала глаз, вовсе не будучи дурнушкой. Под костюмом угадывалась недурная фигура: округлые плечи, длинные и в меру полные ноги, изящные, узкие щиколотки. Не эталон секс-бомбы, но вполне приемлемо. Лицо тоже некрасивым не назовешь: правильные черты, приятный овал, умные карие глаза. Если быть объективным, Альбер вынужден был бы признать, что по основным параметрам эта женщина не уступает Клодин Потье, предмету его ревнивой зависти к Бополе. Но мадемуазель Монэ он бы ревновать не стал. Если Клодин вызывала неодолимое чувственное влечение, то здесь сталкиваешься с воплощенным чувством долга и сознанием собственной значимости.

Монэ провела полицейских в крошечный кабинет, где с трудом помещались поставленный наискосок письменный стол, шкаф для бумаг и два стула для посетителей. Усевшись за стол, она принялась машинально вертеть в руках цветную шариковую ручку. Точно так же машинально на лице ее обозначилось выражение расположенности к собеседнику и даже взгляд изображал сочувственное понимание. У Альбера в детстве была примерно такого типа учительница, и от этого воспоминания Мари Монэ сделалась еще антипатичнее. Женщины подобного рода носят маску доброты и сострадания, как средневековые рыцари — фамильный герб. Мастерицы губить свою личную жизнь, они с какой-то горделивой мазохистской радостью даже в этом находят подтверждение собственного духовного превосходства. Они упиваются жалостью окружающих, отчего их показная доброта становится еще отвратительнее.

— Что я могу сделать для вас, господа? — поинтересовалась мадемуазель Монэ. Голос у нее был негромкий, но приятного тембра, она четко артикулировала слова и правильно строила фразы.

Буасси бросил на Альбера многозначительный взгляд.

«Для меня — ничего», — выразительно читалось на его физиономии. Пришлось Альберу брать инициативу в свои руки. Он не мог побороть антипатию к этой женщине и в то же время мучился угрызениями совести. Ведь как ни поверни, а именно Мари Монэ навещает больных старух, ухаживает за ними, покупает им съестное. Тоже, должно быть, работенка не из приятных! Эта женщина так же, как и сыщики из отдела по расследованию убийств, изо дня в день сталкивается с человеческим горем и низменными сторонами жизни. С одинокими, заброшенными людьми, с нищетой, с погибшими надеждами. Альбер постарался держаться с нею учтивее.

— Нельзя ли уточнить, в котором часу вы заходили к мадам Вуатье?

— Около десяти утра. — Монэ сидела, строго выпрямив спину, и выжидательно смотрела на полицейских.

— В каком состоянии была старушка, когда вы уходили?

— Она была жива, — холодно отрезала мадемуазель Моне.

— Я имел в виду ее настроение, — удивленно пояснил Альбер. — Она не упоминала, что ждет посетителей?

— Она была в хорошем расположении духа и собиралась после обеда выйти погулять.

— Одна?

— С кем же еще? Хотя… в таком приподнятом настроении она бывала всякий раз, когда ей удавалось завести очередное знакомство. Она невероятно любила поговорить, а общаться ей было не с кем. Поэтому, когда чувствовала себя бодрее, она отправлялась гулять в надежде подцепить собеседника.

— Вы хотите сказать, что накануне того дня она завела очередное знакомство, похвасталась своими сбережениями, а этот ее новый знакомец пробрался к ней домой и убил ее?

— Вполне возможно. В этом квартале все возможно.

Лелака так и подмывало возразить, что в другом квартале тоже. Труп старухи обнаружили в половине второго. Точнее, обнаружила соседская собака. Мадам Вуатье постоянно подкармливала животное. Летом, когда двери квартир не запирались, собака забегала к старушке. На сей раз, когда хозяин повел собаку гулять, та остановилась у знакомой двери и возбужденно залаяла, тычась носом в порог. Затем, прежде чем хозяин успел потянуть за поводок и увести ее, собака нажала передними лапами на ручку незапертой двери и ворвалась в квартиру. Несчастная старуха! Вот уж поистине не скажешь: умерла в одиночестве, никому не нужная, и даже ни одна собака к ней носа не сунула.

— Когда вы собирались наведаться к своей подопечной снова?

— Сегодня. Обычно я заходила к ней два-три раза в неделю, — она вздохнула. — Знаю, что этого мало, но на большее никак времени не выкроишь.

— Вполне понятно, — вежливо отозвался Альбер.

— Вам-то, может, и понятно! — вспылила мадемуазель Монэ. — А каково несчастному больному, который ждет не дождется живого участия? Через два дня на третий заскочишь минут на десять и дальше бежишь. А-а… гроша ломаного такая помощь не стоит!