Убийство в доме тетушки Леонии

Из чего со всей очевидностью следовало, что Марсель Пруст не родился и не умер в доме своей тетки с отцовской стороны, Элизабет Амьо, урожденной Пруст, но его краткие наезды сюда в детстве на каникулы — до того как у него обнаружилась астма — определили его призвание. «Без Элизабет Амьо не было бы тетушки Леонии, — настаивал гид. — А без Эрнестины, старой служанки, чью фотографию вы видите у входа слева в кухне, не было бы Франсуазы…» Он продолжал эту потрясающую серию параллелей — между аббатом времен Пруста и священником в романе, церковью на площади и церковью Святого Илария в «Комбре», Луаром и Вивоной, называя страницы, все более распаляясь, по мере того как замечал зарождавшееся сомнение на лицах своих слушателей. Очевидно, они были не слишком уверены в том, что, не будь именно этого дома, Пруст никогда бы не написал «В поисках утраченного времени». Стоя за ним, Жизель вежливо улыбалась, а в кухне — «похожей на храмик Венеры, которая изобиловала приношениями молочника, фруктовщика, зеленщицы» — указывала на предметы, безостановочно упоминаемые старым экскурсоводом.

Немного поодаль комиссар Фушру с величайшим вниманием, фиксируя малейшее движение, наблюдал за Патриком Рейнсфордом и Гийомом Вердайаном. Профессор Вердайан изображал парижского интеллектуала, со снисходительной улыбкой взирающего на происходящее. Что до американского профессора, то было совершенно очевидно, что он умирает от скуки и отрывки, которые с таким пылом зачитывал седой господин, не находят никакого отклика в его душе. Он не был ни туристом, ни страстным читателем, в отличие от остальных слушателей, счастливых оттого, что они находятся в святая святых с открытыми книгами в руках, как на церковной службе. Жан-Пьер Фушру несколько раз перехватывал взгляд Патрика Рейнсфорда, украдкой косившегося на лестницу. Когда же Андре Ларивьер принялся зачитывать очередной пассаж, начинающийся словами: «Эта ненавистная мне лестница, по которой я всегда так уныло взбирался, пахла лаком, и ее запах до известной степени пропитывал и упрочивал ту особенную грусть, которую я испытывал ежевечерне», переминавшийся с ноги на ногу американец отошел от группы и направился в малую гостиную, словно не в силах вынести объяснений гида об отношениях рассказчика с отцом, вызванных фразой «Стены, на которой я увидел поднимающийся отблеск его свечи, уже давно не существует».

— Эти слова, дамы и господа, написаны о доме в Отее, где родился Марсель Пруст. Этого дома уже нет…

Боковым зрением Жан-Пьер Фушру приметил появившуюся в коридоре Лейлу Джемани и незаметно сделал ей знак подойти.

— Порядок, — прошептала она. — У нас есть отпечатки.

— Прекрасно, — ответил он так же тихо. — Рейнсфорд в малой гостиной. Наверное, самое время…

— Я этим займусь. Остался только Филипп Дефорж, а что касается виконта де Шарея, у нас есть его платочек.

— Их тут нет, — негромко сказал комиссар. В это время Жизель Дамбер, к счастью для слушателей, сменила Андре Ларивьера и неожиданно четко начала читать: «К тетиной кровати были придвинуты большой желтый, лимонного дерева, комод и стол, служивший одновременно домашней аптечкой и престолом» — описание комнаты тетушки Леонии, так как трагические обстоятельства, как уже не раз упоминал Андре Ларивьер, не позволяли заглянуть туда.

Восхищенный глубоким пониманием, прорывавшимся в самой манере чтения, и преображением застенчивой молодой женщины в страстную поклонницу литературы, Жан-Пьер Фушру едва обратил внимание на исчезновение Лейлы Джемани. Она прошла в малую гостиную и притворно вскрикнула от неожиданности при виде профессора Рейнсфорда, погруженного в созерцание фотографии троих братьев Амьо.

Он тут же пустился в рассуждения о дурном вкусе французской буржуазии в конце девятнадцатого века, насмехаясь над подставкой для Корана перед камином и безудержным ориентализмом, о котором свидетельствовали две картины на стене.

— Я ведь вас не оскорбил? — спохватился он, заметив, что его последнее замечание выходит за рамки «политкорректное».

— Ничуть, — через силу ответила Лейла. — Похоже, что эту комнату сохранили такой, какой она была, когда Пруст приезжал сюда маленьким мальчиком. Эти обои, подсвечник, окно, выходящее в сад… Взгляните, у меня есть старая фотография.

Она протянула ему глянцевую открытку, которую он небрежно взял, бросив на нее рассеянный взгляд.

— В самом деле, — без энтузиазма согласился он, отдавая ей открытку и нимало не заботясь об оставленных отпечатках пальцев.

— А эта дверь с синими и красными стеклами и правда интересна, — не унималась Лейла. — В солнечную погоду сад, должно быть, выглядит очень красиво.

— Несомненно, — ограничился лаконичным ответом профессор Рейнсфорд, машинально глянув на улицу.

Вдруг его передернуло, он судорожно ухватился нетвердой рукой за спинку кресла и, заикаясь, попытался что-то сказать:

— Ста… ста…

Его взгляд уперся в круг черной земли, в центре которого, грациозная и улыбающаяся, должна была находиться маленькая купальщица.