Убийство в кибуце

Аарон помнил, что в детском саду к Янкеле относились по-особенному, как если бы он был инвалидом. Однажды Аарон шел мимо зооуголка, где дети собрались, чтобы посмотреть на новорожденного ягненка. Слонявшийся рядом Янкеле стал бросать сухие веточки в клетку с кроликом, и дочь Лотты, Ринат, которой было всего четыре года, стала, подражая тону своей матери, выговаривать ему за это. Подошедший к ней Одед, сын Йохевед, шепотом сказал:

— Будь с ним поласковей, а то Фаня тебе задаст.

— Не задаст, — уверенно возразила девочка, — я Лотте скажу.

Тогда Одед со страхом произнес:

— А если она тебя ночью испугает, она ж по ночам не спит?

Аарон не мог себе ответить, почему это все ему вспоминалось, но, глядя на Фаню, он понимал, что она, как дикий зверь, всегда готова защитить своих детенышей от любых нападок. Немногие не испытывали страха, когда встречались с ней на аллеях кибуца и слышали ее бормотания на польском и идише.

Дворка и другие старики не плакали над вырытой могилой. Они стояли плотной шеренгой на самом краю ямы — все, кто еще был жив из поколения основателей кибуца. Срулке хоронили рядом с Мириам, на могиле которой Аарон днем раньше оставил букет гербер. Ему верилось, что именно здесь хотелось лежать Срулке — среди кипарисовых деревьев, в тишине, нарушаемой только пением птиц.

Дворка в своей речи сказала много хороших слов о Срулке. После нее коротко выступил Зив а-Коэн. Церемония была светской, но не лишенной торжественности. Аарон, видевший за последние несколько лет много похорон в Тель-Авиве и Иерусалиме, считал, что судьба была справедливой к Срулке — он умер мгновенно, занимаясь делом, которое любил. Именно такими словами ему хотелось успокоить Моше. «Поцелуй смерти среди цветов», — произнесла Оснат, когда все собрались у него дома после похорон. «Все» — это Моше и Хавале с детьми, Оснат, старые друзья покойного Бецалель и Шмиель, а также Зив а-Коэн. Дворка ушла к себе, согбенная еще больше, чем вчера.

Тишину, воцарившуюся в комнате, было тяжело выносить. Аарон листал местную газетку, номера которой скопились на полке. В новостных листках были заметки, написанные Оснат, которая уже год работала секретарем в кибуце и представляла его на идеологическом семинаре в Гиват-Хавиве. Она занималась этой работой из желания «сделать свою жизнь полнее» и «придать кибуцу современный вид». Дворка тоже писала в этот листок. В тишине, которая становилась невыносимой, Аарон, чтобы только что-нибудь произнести, спросил:

— А где Фаня?

Все продолжали молчать, и только Моше, ощутивший на себе вопрошающий взгляд Аарона, ответил:

— Ей сейчас тяжело. Она была сильно привязана к Срулке. Это он привез ее и Гуту сюда после войны.

— Я и не знал, — сказал Аарон.

— Срулке никогда не говорил много.

— Интересно, откуда он ее привез? — продолжил спрашивать Аарон.

— Из лагеря перемешенных лиц в Милане, где они ждали документы для отъезда в Эрец-Исраэль, — ответил Шмиель. — Мы все тогда работали на подпольную организацию по спасению евреев, созданную Хаганой для доставки сюда нелегальных иммигрантов. Они выглядели настолько страшно, что мы быстро выправили им документы и отправили в страну вместе с другими людьми.

— Сколько им тогда было? — спросил Аарон, довольный тем, что завязался разговор.

— Восемнадцать, ну, может быть, двадцать — я точно не помню. В общем, молодые. Фаня болела, у нее обнаружили туберкулез. Гута была страшно изголодавшейся: все, что мы ей давали, прятала под одеяло — боялась, что завтра снова будет нечего есть. Глядя на них сегодня, никогда не подумаешь, что им такое пришлось пережить.

— А что Фаня говорит о доме для стариков? — продолжил расспросы Аарон.

— Да, ерунда, — ответил Шмиель, — вряд ли что из этого получится. Просто есть люди, которые любят больше говорить, чем делать. — И при этом он с беспокойством взглянул на Оснат.

— Во-первых, — твердо ответила она, — речь идет не о доме престарелых, а во-вторых, это совсем не ерунда.

— И что же это, если не дом престарелых? — бурно возразил Бецалель. — Ты говоришь глупости, и этого никогда не случится. И не высказывай эти бредовые идеи здесь. Что плохого в том, как мы живем сейчас? Почему ты все время хочешь что-нибудь поменять? Никак не пойму, куда ты клонишь.

— В этой концепции есть целостность, — все тем же уверенным голосом продолжила Оснат. — Мы ведем речь о спасении жизней. Посмотрите на соседний кибуц: разве там можно рассчитывать на достойную старость? Мы хотим, чтобы всем было хорошо, и когда ты поймешь это, ты с нами согласишься.

— Еще посмотрим! — угрожающе произнес Шмиель. — Слава Богу, не все думают так, как ты.

Оснат промолчала, и Зив а-Коэн примирительно заметил:

— Это все совсем не страшно, нужно лишь преодолеть предрассудки.

— Нужно строить жилье, — неожиданно для себя произнесла Хавале, — и тогда прекратятся разговоры о том, что наше поколение строит себе особняки, а ваше лишь изредка ремонтирует старые дома.

— И что тогда — дом для стариков? Какой смысл вы вкладываете в эти слова? — стал снова спрашивать Аарон.

Оснат откашлялась и, выпрямившись, сказала: