Убийство в Орсивале

— Мои доказательства просты и ясны, — отвечал Лекок. — Как, вероятно, вы припомните, во время дознания в Вальфелю мы обнаружили, что стрелки часов остановились на трех часах двадцати минутах. И мне оставалось только — вы припомните? — пальцем повернуть и бой. И что же оказалось? Часы пробили одиннадцать. В эту минуту для нас стало ясным, что преступление было совершено до одиннадцати часов. Таким образом, если Геспен был в магазине «Кузница вулкана» в десять часов, то он не мог возвратиться в Вальфелю до полуночи. Следовательно, это не он совершил преступление.

Если эти дедукции Лекока были верны, то вся система доказательств судебного следователя должна была сама собой разрушиться. Но Домини не мог допустить, чтобы его так провели.

— Я не претендую на то, — сказал он, — что Геспен главный виновник. Он может быть и простым соучастником. Но что он соучастник — это факт.

— Соучастник! Нет, господин следователь, он только жертва, и больше ничего. О, Треморель отчаянный негодяй! Теперь вы понимаете, для чего ему понадобилось переводить стрелки вперед? Я и сам раньше не сообразил, для чего ему понадобились целых пять часов лишние, а теперь цель этого ясна. Это было необходимо для того, чтобы по-настоящему скомпрометировать Геспена, изобразить, что преступление было совершено после полуночи. Это необходимо…

Но тут сразу он вдруг прервал себя и остановился с открытым ртом и с устремленными в пространство глазами, так сказать, опешив от осенившей его идеи.

Судебный следователь, погруженный в дело, чтобы найти доказательства своим обвинениям, не заметил этого движения.

— Но тогда, — воскликнул он, — как же вы объясните упорное молчание Геспена, его отказ сообщить нам, как он провел ночь?

— Теперь я понимаю, господин судебный следователь, — отвечал Лекок, — и сумею объяснить упорное молчание Геспена. Я был бы страшно удивлен, если бы он решился говорить сейчас.

— Если он молчит, значит, он еще ничего не придумал в свое оправдание.

— Нет, нет, поверьте мне, он вовсе его не ищет. По моему мнению, Геспен — жертва. Я подозреваю, что Треморель устроил ему ловушку, в которую тот попал и сознает свое положение в ней настолько безвыходным, что всякую борьбу считает бесполезной. Этот несчастный убежден, что чем больше он будет выгораживать себя, тем более будет запутываться в той сети, в которую попал.

— Я того же мнения, — подтвердил и отец Планта.

— Действительный преступник, — продолжал агент тайной полиции, — граф Гектор, знал, что у следствия будут свои предположения о виновном, вытекающие из самого преступления. Он не мог не признавать, что если у полиции нет еще в руках виновного, то она приложит все свои усилия к тому, чтобы быть настороже. Он бросил нам Геспена, как охотник, находясь в безвыходном положении, бросает перчатку преследующему его медведю. Очень возможно, он имел в виду, что заблуждение впоследствии разъяснится и невинный будет освобожден, но, конечно, надеялся этим выиграть время. И в то время как медведь набрасывается на перчатку, переворачивает и грызет ее, охотник достигает безопасного места и скрывается. Так сделал и Треморель.

К несчастью, было очень трудно убедить судебного следователя.

— А разве вы не видали, — возразил он, — состояние духа Геспена?

— Э, милостивый государь, — воскликнул Лекок, — ну что может доказывать состояние духа! Желал бы я знать, каково было бы наше с вами состояние духа, если бы мы завтра же были арестованы по обвинению в тяжком преступлении! А ведь мы с вами уже привыкли к судебной процедуре!.. Возьмем дело Сильвена…

Легкими ударами по столу судебный следователь прервал Лекока.

— Вам, кажется, угодно противоречить, милостивый государь? — обратился он к агенту тайной полиции. — И притом прямо в кабинете вашего начальника? Нет нужды в этом возражении. Здесь нет ни адвокатов, ни судей. И вас, и меня воодушевляют одни и те же честные и благородные намерения. Каждый из нас в сфере своих полномочий стремится к отысканию правды. Вы видите свет ее там, где я нахожу одни только потемки, но вы можете так же ошибаться, как и я. — И с редкой снисходительностью, граничившей почти с героизмом, но все же не без некоторой иронии он добавил: — Что же, по-вашему, я должен был сделать?

Лекок молчал.

— Ну? — настаивал Домини.

— Ах, — воскликнул Лекок, — если бы только мне была предоставлена возможность самому задать два-три вопроса этому несчастному Геспену!

Судебный следователь позвонил. Вошел судебный пристав.

— Что, — обратился к нему Домини, — Геспена уже отвели обратно в тюрьму?

— Никак нет.

— Тем лучше! Скажите, чтобы его привели ко мне.

Лекок не скрывал радости. В этом отношении он не рассчитывал на свое красноречие и не смел даже надеяться на такой быстрый, выдающийся успех.

— Но пока господина Геспена не привели, — сказал он, — позвольте мне, господин мировой судья, задать вам один только вопрос: виделся ли Треморель после смерти Соврези со своей прежней любовницей?

— С Дженни Фанси? — переспросил немного удивленный отец Планта.

— Да, с мисс Фанси.

— Конечно виделся.

— Несколько раз?